— Все заранее подстроено, — продолжал, не замечая холодности Фанни, нестись в пучину Иван Павлович, — и ловит девушку-волка обыкновенно ее нареченный же-них, ее избранник сердца.
— В самом деле? — уже совершенно ледяным голо-сом произнесла Фанни и положила руки на стол, будто собираясь встать.
Он ничего не видел и сладким, так не идущим к его мужественной фигуре, голосом продолжал:
— Вы серьезно играли?
— Да, играла, что же из этого? Сами видели, и как огрела Аничкова, и этого херувима-адъютанта, местного сердцееда.
— Нет, Фанни… А относительно меня? — молил Иван Павлович.
— Вы воспользовались минутной заминкой. Я ус-тала.
— Фанни! Так это было… Не серьезно?
Лицо ее покрылось внезапно пурпуром стыда и гне-ва. Кровь побежала к вискам, залила весь лоб, маленькие уши стали малиновыми. Гроза надвинулась. Темные гла-за метнули молнии.
— Да вы о чем?… Вы с ума сошли… Оставьте, пожа-луйста!
Она нервно встала и широкими шагами прошла в свою комнату. Там она бросилась на постель, уткнулась лицом в подушки и залилась слезами.
«Ах, Боже мой, Боже мой! — думала она сквозь ры-дания. — Неужели все они такие? Неужели у всех у них только одно на уме? И даже лучшие из них. Потому что, — это-то ей подсказывало ее сердце, — Иван Павлович ока-зался лучшим, самым лучшим из них, — и он… Он… Он мог подумать, он смел подумать»… Ей было «ужасно» больно и совсем не смешно это робкое признание безвоз-вратно влюбленного человека.
Иван Павлович выскочил на веранду и ходил по ней, подставляя раскаленную голову морозному воздуху гор и все повторял: «Ах, я болван, болван… Нетерпеливый, грубый болван… А как хорошо было бы теперь… До Рождественского поста и обвенчаться. Совсем бы иной показалась зима, совсем бы иначе потекли дни на скучном посту… Ах, я нетерпеливый идиот. Этакое грубое живот-ное… Теперь надолго все испортил… Пожалуй, навсег-да… Обидел ее, милого ребенка…»
Фанни, вволю выплакавшись, села за туалетный сто-лик и стала прибирать на ночь свои волосы. Когда она вглядывалась в отражение печальных, опухших и покрас-невших глаз, ей было жаль себя, одинокую, не имеющую ни родных, ни друзей, заброшенную далеко, на край све-та, и было жаль Ивана Павловича, такого доброго, дели-катного, которого она так совершенно напрасно огорчи-ла и обидела.
«Ну чем он виноват, — думала Фанни, глядясь в зер-кало, — что я, и правда… такая хорошенькая».
