Через четыре дня после полудня на склоне гор пока-зались белые стены и низкие дома казарменной построй-ки. Вместо полинялого флага постовой портной успел сшить новый, и яркий бело-сине-красный флаг гордо раз-вевался над воротами.
Почти месяц прошел с того дня, как покинули они пост, а ничто на нем не изменилось: так же по чистой пес-чаной площадке бродили куры, ветер крутил смерч, подымая бумажки и перья… Но, странное дело, не тоской и скукой, как прежде, веяло от этого унылого погранич-ного поста, а уютом старого родного дома. Он принял, как добрый знакомый, как хороший друг. Точно та бла-годать, влияние которой испытала на себе Фанни у под-ножия Божьего трона, изменила ее отношение к посту. Вечером и утром с веранды она почти ежедневно видела тающую в воздухе вершину, то, как опрокинутую нежную розу, то, как сверкающую перламутровую раковину, то как серебристо-синий опал.
И, обращая с молитвой к Богу свой взор на эту гору, Фанни уже знала, что молитва дойдет… Странной любо-вью освятилась ее комнатка на посту, с коврами и цинов-ками, с девичьей постелью и со столом мальчишки.
Она повесила на привычное место ружье и кабардин-скую шапку, встряхнула кудрями, посмотрела на загоре-лое и радостное лицо Ивана Павловича и весело рассме-ялась.
— А хорошо у нас, дядя Ваня.
И вдруг застыдилась тем, что невольно вырвалось у нее это «у нас», и, как смущенная девочка, пробормотав: «Я хочу вам пока, до обеда, шоколад приготовить», — она, припрыгивая, как мальчик, побежала через двор на кухню.
По гелиографу выписали для Васеньки из Джаркен-та полковой экипаж. Васенька уезжал «в Россию». Путе-шествие в Индию, так неудачно начатое, отлагалось на неопределенное время. Слишком сильное впечатление произвело на него происшествие в Турфане.
Через два дня, отправив вперед киргизов с лошадь-ми, Васенька с Гараськой и Идрисом уселись в простор-ный тарантас и, сопровождаемые пожеланьями счастли-вого пути, покатили за ворота.
О Васеньке на посту никто не жалел. Гараська оста-вил след в памяти Фанни. Старый охотник явился ярким штрихом на общей картине «приключения», Фанни час-то вспоминала его образную речь, меткие сравнения, его знание природы, гор и жизни животных и зверей.
Само же «приключение» слилось в какую-то фантас-магорию, полную красочных картин пустыни и гор, кош-марного не то сна, не то яви, пребывания в Турфане и ночного освобождения Васеньки. И было все это или нет, Фанни часто сомневалась. То ей казалось, что она видела сама и Будду в полутьме алькова, и зарезавшуюся китаянку, то думалось ей, что канцелярия тифангуаня, чофан, клоповник и ночное возвращение по размотанной нитке — все это было только чьим-то рассказом.
