Царанка привел лошадей.
Это были отличные каракиргизские горные лошадки, легкие, сухие, живые и энергичные. У них были маленькие, изящные головы с большими злыми глазами, сухие, креп-кие ноги и прекрасные спины с горбом. Их было три.
И откуда он их достал? И Иван Павлович, и казаки поста отлично знали, что хороших лошадей до ярмарки достать трудно, почти невозможно. А вот достал же!
— Ты где же, Царанка, лошадей достал? — спраши-вали его Иван Павлович и казаки, окружившие лошадей.
Калмык только ухмылялся счастливой улыбкой.
— Моя достал, — гордо говорил он. — Моя для ба-рышня все достал. Скажи: Царанка, птичье молоко до-стань, моя достанет. Такой калмык. А лошадь — калмык знает, где достать.
— Да где же, где достал-то, чудак-человек? — спра-шивали сибиряки, уязвленные в своем самолюбии, что вот приезжий, чужой человек, а их перехитрил.
— Далеко! — улыбался Царанка.
— Ну где? В Каркаре? Или Пржевальске?
— Моя не знает где. Вон там, — и калмык махнул в сторону Китая.
— Так ты в китайской земле был? Сумасшедший ты человек.
— Народ хороший. Добрый народ. Лошади хороши! Ух, хороши. Маленькие лошади. Наши калмыцкие боль-ше. Только хороши лошади.
Правда, за лошадей были заплачены большие день-ги, но зато это были настоящее торгауты, выведенные из самых недр Центральной Азии, считающиеся близкими родственниками дикой лошади, сильные, резвые и не-обыкновенно выносливые.
Лошадей поставили под навес, и Фанни и Царанка от них не отходили. Им сделали «туалет», несмотря на все их протесты, прибрали им гривки, челки, хвосты, щетки. Царанка вымыл их мылом, вычистил щеткой и скребницей, и лошадки заблестели, отливая темным каштаном в пахах и у крупа; на одной появились на темно-золотистом фоне черные пятна. Им и названия дали: Мурзик, Маныч и Аксай. Фанни целый день просидела в сарае подле них на вязанке соломы и достигла того, что эти дикие лошади стали позволять себя трогать, гладить, а к вечеру, долго обнюхавши маленькую ручку, протягивавшую им хлеб, недоверчиво взяли его, подержали во рту и, наконец, к великому счастью Фанни, прожевали его.
Она вскочила с вязанки и, сияющая счастьем, пошла к Ивану Павловичу, радостно крича:
— Дядя Ваня! Дядя Ваня! Смотрите, уже хлеб с руки едят. Царанка видал, как Мурзик взял и Маныч. Аксай дольше всех противился.
— Аксай лучше всех, барышня, будет, — говорил Царанка. — Это примета такая. Которая самая недовер-чивая лошадь — самая сильная будет.
