Этим «гефрайтером» (а по-венгерски и вовсе непроизносимо: «эрвезете») и оказался Андреас Троппауэр.
Наш подполковник Гуркин служил именно в этой армии. Когда закончилась война и он был назначен начальником отделения по работе среди венгерского населения, то первым долгом вызвал к себе двоих: майора Афанасьева и Андреаса Троппауэра, предложив поработать вместе с ним в Будапеште. С Афанасьевым он говорил серьезно и строго, так как хорошо знал его достоинства и недостатки. С Троппауэром же беседовал по-дружески, просил его, даже очень уговаривал хотя бы недолго послужить в отделении, помогая на первых порах Афанасьеву, который привык получать соответствующее штатное довольствие в АХО и ни черта не смыслил в коммерческих делах Будапешта послевоенного времени. Поскольку Гуркин провел этот разговор с Троппауэром в присутствии Афанасьева, — то ли забыв отпустить его, то ли как раз наоборот, оставив у себя в кабинете в педагогических целях, тот возненавидел «чертову вражину», откуда и родилось чуть позже его знаменитое изречение «этот бездельник Андреас». Троппауэр же беспрекословно согласился, хотя, казалось бы, сам бог велел ему отказаться и двинуться напрямик на улицу у горпарка, где его ждала жена, правда нелюбимая, и шестнадцатилетний сын Арпад. Кстати, «недолго поработать» Андреасу пришлось до ликвидации отделения в 1947 году. Гуркин, скрепя сердце, несколько раз предлагал ему «вольную», но Троппауэр, преданно уважая начальника и понимая, что с одним Афанасьевым тому придется очень туго, каждый раз отказывался и сам выражал желание поработать хотя бы еще чуть-чуть.
«Бездельник Андреас» оказался для отделения ценным приобретением. Никто из нас понятия не имел, кем он был до мобилизации в венгерскую армию, никто не спрашивал его об этом, но знал он буквально весь Будапешт. И не только людей, но и всяческие способы воздействовать на них, чтобы добиваться нужных результатов.
Вначале Афанасьев, его начальник, скрипел зубами от злости, когда Троппауэр с легкостью справлялся с делами, которые самому ему не давались ну хоть тресни. «По причине незнания их чертова языка» — так оправдывал он сам свои неудачи. Потом стал заваливать Троппауэра мелочевкой в советских комендатурах, втайне надеясь, что хоть там он без русского языка потерпит крах. Но, как уже сказано, Троппауэр хорошо понимал по-русски, а говорить ему приходилось немного: показать уже оформленные нужные бумаги, убедительно сказать «очень-очень нада», «сам Гуркин просьба шлет». Да еще добрая располагающая улыбка, обаятельность, простота в обращении. Он не гнушался втащить на машину вонючую бочку с селедкой, приезжал в отделение перепачканный краской, если приходилось ее переливать из большой емкости в малую. Но ни разу не плакался, не ныл и никогда не жаловался на хамские выпады Афанасьева, лишь делал вид, что не понимает, что тот ему всякого-якого наговорил.
