— Да вы, Нюра, настоящая уже матрона! — весело сказал он. — И что всего удивительнее, — посмотри-ка, Надя, какое у Нюры чистое лицо!.. А ведь как часто бывает, — я сам наблюдал это несколько раз — появляются на лице какие-то желтые пятна, синие отеки, — вообще искажаются очень лица в таком положении, и это вполне понятно, а вот она — как и была, только что пополнела! Молодцом, молодцом, Нюра, — положительно, молодцом! Это — хороший признак. Значит, все окончится благополучно!
И тут, заметив прямо около себя на шифоньерке черного резинового слоника с приподнятым хоботом, Алексей Фомич вздумал помять его от полноты чувств и, когда слоник запищал вдруг тонко и умоляюще, залился веселым смехом.
Нюра тоже улыбалась, глядя на него, но улыбка ее была грустной, и она сказала:
— В том-то все и дело, что совсем неблагополучно, Алексей Фомич.
И вдруг на глаза ее навернулись слезы и покатились медленно по щекам.
— Что такое?.. Почему это? — сразу осерьезился Сыромолотов, заметив ответные слезы и в глазах Нади.
— Я была у двух здешних врачей-акушеров, и оба нашли у меня предлежание плаценты.
Алексей Фомич поднял брови и вопросительно поглядел на Надю, надеясь, что она поняла сестру. Однако и Надя тоже глядела недоуменно, и Нюра пояснила:
— Положение, значит, такое, что родить, как все рожают, я совсем не могу, и если мне не сделают своевременно операцию — чревосечение, то… — она не договорила, только развела короткими полными руками.
Надя вскрикнула коротко и негромко, вскочила и кинулась к сестре. Теперь, стоя над нею, она припала к ее голове, и обе плакали.
Солнце уже опустилось настолько, что свет из окон (их было два и оба на запад) лился уже притушенный, и Алексей Фомич глядел на жену и свояченицу теперь уже не глазами художника.
Он старался представить себе того хирурга, который будет делать операцию Нюре. А вдруг хирург этот недостаточно опытен, и операция выйдет неудачной?.. Это его сразу встревожило так, как будто не Нюре даже, а его Наде предстояла такая страшная операция.
Чтобы успокоиться, он начал разглядывать комнату, в которой сидел. Она была большая, разделенная надвое толстой занавеской с темно-коричневыми крупными цветами по соломенно-желтому фону. За этой занавеской находилась, конечно, спальня, — здесь же была гостиная с мебелью, как в зажиточных домах старого уклада жизни: мягкие стулья в белых чехлах, широкий диван с вышитыми бархатными подушками, а на столе с изогнутыми ножками — малиновая ковровая скатерть… "Ничего, что ж, — хорошая комната. Заботливый, значит, у Нюры муж…" — подумал Алексей Фомич и, чтобы разрядить тяжелое настроение сестер, спросил:
