— Что, хватает разве? — спросил Саблин начальника штаба, глядя на землянку, и тот сразу понял, о чем он говорит.
— Теперь нет. А раньше хватал. Аэропланами одолевает. Больше от них прячемся.
— Здесь кто же?
— Резервная рота. Зайдете?
— На обратном пути, если успею.
Так было тихо кругом, что не верилось, чтобы в землянках могли быть люди.
— Спят, должно быть, — сказал Давыдов. — Ночью-то боятся. Все газов ждут. Пойдемте, ваше превосходительство, тут версты полторы придется идти.
За краем деревни шла на запад прямая давно не езженная дорога. Ветер и дожди сравняли ее колеи. Бурая трава поросла по ней. Кругом были пустыри, необработанные и неснятые поля, побитые осенними морозами, комья черной земли, чистые черные воронки, затянутые водою, кое-где возвышался едва заметный холмик земли и крест из двух палок, без надписи, без имени.
— Следы августовских и сентябрьских боев, — сказал Давыдов. — Этакое сумасшествие было так наступать. Положил тут народу N-ский армейский корпус! Мы пришли почти месяц спустя, покойнички еще валялись. Хоронили, как могли. Ведь это болото. Окопаться невозможно. Вода. А видите, сколько воронок кругом дороги. Все инстинктивно сдавилось на дорогу. А он тяжелой артиллерией бил.
Дорога спустилась к мосту через широкую канаву, потом стала медленно подниматься на песчаные бугры.
— Вот и деревня Шпелеври, — сказал Давыдов, показывая на пустое место.
— Где? — спросил Саблин, который не увидал никакого признака деревни.
— Здесь. Ее всю растащили по окопам. Там каждая доска, каждый кирпич дороги. Ведь сюда не подвезешь. Пожалуйте сюда.
Среди песков, кое-где поросших голыми кустами тальника, торчал из земли косой серый дрючок и к нему была прибита доска, на которой чернильным карандашом крупно было написано: «участок 812-го полка». Подле этого места начиналась постепенно углублявшаяся в песок канава — ход сообщения к окопам. Саблин, а за ним Давыдов вошли в него и было время — с сильным свистом и клокотанием пролетел снаряд и — памм! — разорвалась белым дымком германская шрапнель, и свистнули где-то сзади и вверху пули.
— Видит, — сказал Давыдов. — Препротивное, знаете, чувство. Идешь. Пустыня, а кто-то на тебя смотрит, примечает, видит. У них этот вход с шара отмечен и виден.
Привязной шар длинной серой колбасой висел далеко под горизонтом. Горизонт упирался в пески. Саблин и Давыдов все больше уходили под землю и скоро шли в канаве глубже их роста, и только тусклое серое осеннее небо было видно над ними. Канава с осыпающимися песчаными боками сменилась плетенкой из ивы, прикрывшей бока, стало пахнуть землею, сыростью и человеческими отбросами.
