Парикмахер был без головы. Отделившаяся от него голова стояла на подоконнике раскрытого окна и, скептически усмехаясь, смотрела на то, что происходило в комнате.
— Что же ты молчишь, мальчик? — тихо спросил дядя, разглядывая слепыми глазами невидимое ему полотно. — Тоже что-нибудь неладное с красками?
— Нет, с красками все в порядке, — ответил я. — Клиент уже намылен и ждет, когда парикмахер примется за дело.
— Почему он медлит? Может, не успел вскипятить воду?
— Он не медлит, а, наоборот, бежит к креслу, размахивая бритвой.
Дядя еще раз посмотрел на картину, словно сверяя мои слова с показаниями своих насторожившихся чувств.
— Ты описал мне все, что изображено на картине? Мне почему-то кажется, что ты что-то от меня утаил.
— Да, но я не хотел вас огорчать.
— Я хочу знать правду.
— Дело в том, что у парикмахера нет головы. Его голова почему-то стоит на подоконнике.
— Не выдумывай чепуху. Ты не умеешь правильно видеть. Посмотри еще раз, но внимательно. Та голова, что на подоконнике, восковая.
В эти дни я думал о картине, виденной мною на выставке. Картина, чем-то похожая на сон, врастала в мое сознание, и я снова и снова видел большое зеркало, человека с намыленной щекой, сидящего в кресле, и бегущего парикмахера, чья голова, отделившись от туловища, смотрела с подоконника и иронически усмехалась.
Дядя тоже вспоминал картину и каждый раз говорил:
— Нет, я не повесил бы в своей конторе такую картину. Такая картина не годится для. помещения, где совершаются коммерческие сделки… Объясни мне, мальчик, зачем художнику, если он в своем уме, понадобилось изображать голову отдельно от человека?
— Не знаю.
— А я догадываюсь, но о своей догадке не скажу.
Мы идем в контору. На этот раз дядя, прежде чем выйти из дома, проверил-в кармане ли ключ. Ключ был в кармане, и мы шли не спеша. Дойдя до дома, сложенного из красных кирпичей, дядя остановился.
— Обожди меня, мальчик. Я на минуту забегу в контору, дам распоряжение служащим, посмотрю телеграммы и телефонограммы, а затем я вернусь сюда.
Не спеша, солидно шагая, дядя вошел в кирпичный дом, а я остался на улице.
Ждать мне пришлось долго, и стоять на одном месте вскоре наскучило. Я было уже решил тоже войти в кирпичный дом и подняться во второй этаж, но раздумал. Мне представилось, как слепой стоит на площадке лестницы возле дверей несуществующей конторы с таким видом, словно кого-то ждет.
Наконец дядя вышел. Он шел легко, на этот раз так уверенно, словно к нему вернулось зрение. Он весь сиял, и во рту, рядом с золотой коронкой, дымилась толстая гаванская сигара.
