Так или иначе, но я окончательно освоился. С Федором Андреевичем и долговязым, которого, кстати, звали Пашей, мы частенько сидели и беседовали на различные темы, вскакивали и падали ниц, когда робкий Вася Петрушкин решался, наконец, присоединиться к нашей компании и рассказывали ему анекдоты и веселые истории из своей жизни.
Естественно, первейшей темой нашего общения всегда было обсуждение возможности вернуться к обычному земному существованию. Теории и предположения плодились и плодились, но результата все так же не было.
Паша, например, считал, что мы давно уже умерли, и попали в какой-нибудь рай, и теперь ожидаем перерождения в жучков, сорняки и прочую гадость. Вася Петрушкин полагал, что мы просто лежим в больнице, в коме и каждый из нас не более, чем плод воображения друг друга. Еще один тип, в прошлом наркоман со стажем, говорил, что все происходящее очень напоминает хороший такой, качественный, долговременный приход, и был этому очень рад.
Новички теперь прибывали все реже и реже, и они рассказывали об ужесточении системы безопасности на станциях «Inmomento», а так же о том, что внеземные терминалы были заморожены, потому что было слишком много попыток проникновения на марсианских шахтах. И пусть даже ни одна из них не увенчалась успехом, потому что на станциях всегда присутствовала вооруженная охрана, было принято решение закрыть терминалы.
Нас насчитывалось уже порядка трех с половиной тысяч человек, хотя многие отказались общаться, и ушли в себя в прямом и переносном смысле. Последние новости вызвали у нас интерес, но не становились причиной для долгих разговоров. Если честно, то мы уже просто начали забывать, каково это, жить обычной жизнью.
Так, неторопливо и спокойно, мы и пребывали вне обычного времени и пространства. Спасибо хоть на том, что не нужно было заботиться о хлебе насущном. Единственное, о чем я постоянно переживал, так это о том, как же там сейчас мои жена и сын? То есть я знал, что они не пропадут, семья поможет, брат, в конце концов, не бросит, но мое исчезновение наверняка принесло очень много волнений. Ищут, наверное, переживают. Хоть бы весточку подать какую, мол, жив, здоров, когда буду — не знаю…
Федор Андреевич как раз рассказывал очередную животрепещущую историю из своей обширной преподавательской деятельности, которую, кажется, мы еще не слышали, и прямо в этот момент то место, что мы условно именовали небом, потемнело, и громоподобный голос сообщил:
