Джюзел-ага был толстый, грязный, густо заросший колючими волосами, кожа на лице у него напоминала прокисшее молоко - кожа, которая никогда не видит солнца. Такого можно было бы даже пожалеть, если не знать, что это первый палач государства.
Султан заметил, как неприятен для Хасеки Джюзел-ага, и повел бровью, подзывая Рустем-пашу. Тот вмиг оказался возле стража подземелий, довольно грубо схватил его за ворот и поставил на ноги (Роксолана только теперь заметила, что у Рустема цвет лица имеет точно такую же мертвую окраску, как и у Джюзел-аги, и безмерно удивилась этому).
- Немедленно выпусти казака Байду! - прикрикнул на палача Рустем-паша.
Тот, забыв даже о султане, удивленно разинул черный рот.
- Выпустить? О аллах! Зачем же? Разве ему здесь не надежнее? Если бы меня так охраняли, о аллах!
- Ваше величество, - неожиданно промолвила Роксолана, - разве не было бы проявлением высочайшей милости повелителя, если бы он сам взглянул на главное подземелье столицы столиц?
Султан зашевелился, готовясь возразить, но она уже вцепилась в его руку, гладила эту руку, гладила плечо в жесткой золотой чешуе, обжигала дыханием его обветренную щеку.
- Мой повелитель, свет очей моих!
Сулейман дал знак, заметались придворные, откуда-то появились крытые золоченые носилки для султана и султанши, двенадцать здоровяков перенесли высокую чету из кареты во владения Джюзел-аги, который бежал сбоку, не отваживаясь ни обогнать, ни отстать от них, завывал, будто даже скулил от страха, восторга и неожиданности, до сих пор еще не веря, что удостоен такой небывалой чести, он, единственный в деяниях Османской империи, пусть великий аллах дарит ей вечность и процветание!
Не знал, куда препроводить султана с султаншей. Его метаниям положил конец Рустем-паша, буркнув коротко и жестко:
- Показывай Байду!
За султаном шли его дети и члены дивана, великий муфтий с имамами отстал, наверное считая за благо держаться в сторонке от места заточения неверных, ибо не имам должен идти к неверным, а они к имаму, если хотят спастись и очиститься в вере, единственно истинной и прекрасной.
В огромном мрачном помещении из дикого камня, куда привел своих высоких гостей Джюзел-ага, не было никаких признаков жизни, в самом дальнем углу, перегороженном грязной занавеской, которую по знаку Джюзел-аги торопливо оттащили в сторону его помощники, такие же замусоленные и тучные от безделья, как и их ага, открылся дощатый щит, замшелый, весь в ржавом железе. Щит также мгновенно был то ли поднят, то ли опущен, то ли отодвинут в сторону, исчез, словно его и не было, а за ним клубилась черная холодная мгла, страшный мрак, будто жила там сама смерть. Чауши метнулись вперед, не отваживаясь ступить в глубины мрака, засветили факелы, красный свет упал на камни в зеленой плесени, на глиняное месиво внизу, на человеческие кости, черепа, тряпье, лоскутья, кожаные ошметки. Факелы вздрагивали в руках привыкших ко всему зловещему чаушей, которые испуганно жались на краю юдоли смерти. Пойдешь - не вернешься. Попадешь - не выпустят.
