- На будущей неделе, я думаю, сможем поехать, - сказал Карналь. - Лучше всего в пятницу, чтобы в воскресенье, самое позднее в понедельник, вернуться.
- Я все подготовлю, не беспокойтесь, Петр Андреевич, - встал Алексей Кириллович и бочком выскользнул из кабинета, неслышно и незаметно, как это умел делать только он.
Карналь не любил разделения на кабинеты и укрытия, в которых люди могли сидеть целыми днями, ничего не делая, звонить по телефону, расспрашивать о том, как сыграло киевское "Динамо", или рисуя лошадок на чистом листе бумаги. Он готов был посадить всех, с кем так или иначе приходилось общаться на протяжении рабочего дня, в большом зале, чтобы все были перед глазами, чтобы иметь возможность точно определить, кто лишний, недобросовестный, а если подчиненные поймают своего шефа на пустой трате времени, то пусть и они скажут горькие слова в его адрес. Однако Алексей Кириллович, а еще больше Кучмиенко, призвав на помощь наивысшие государственные авторитеты, уговорили его не пускаться в смешные и не присущие нашему стилю руководства перестройки; модерн, функциональность - это так, но ликвидировать кабинеты? Все равно что уничтожить одним махом авторитет.
Так что служебные помещения Карналя были устроены по-старосветски. Просторный секретариат, огромный директорский кабинет, набитый электроникой и оргтехникой, и малюсенькая комнатка для Алексея Кирилловича, где он священнодействовал, откуда мог связаться в любой миг с кем угодно по телефону, имел выход на директорский селектор, имел правительственный телефон, который, правда, свидетельствовал об уровне академика, а не его помощника, но люди никогда не сушат себе голову, почему установлен такой телефон, а просто преисполняются уважением к тебе. Алексей Кириллович, так сказать, в телефонном вопросе имел одно преимущество перед самим академиком Карналем. Он мог позвонить, как уже было сказано, кому угодно и говорить все, что захочет, не особенно задумываясь над сказанным. Карналь же должен был взвешивать каждое слово, ибо все его разговоры записывались на магнитофонную ленту. Установил это правило Кучмиенко. Академик долго протестовал и возмущался, но Кучмиенко сумел его убедить при помощи авторитетов более высоких, нежели он сам. Ибо речь шла о том, чтобы не пропадала ни единая из Карналевых мыслей, ни единое его слово, даже произнесенное случайно, брошенное невзначай, оброненное, может, небрежно. Кучмиенко держал у себя несколько высокообразованных экспертов, которых все почему-то называли "параметрами". Эти "параметры" каждый день прослушивали записи всех телефонных разговоров академика и, как золотоискатели из целых тонн песку намывают крупинки золота, так они выбирали из потоков слов все, что представляло ценность сегодня или могло приобрести ценность завтра и послезавтра, и притом в разных отраслях науки.
