Смущенный Архаров стал продолжать свой доклад.
На другой день трепещущий Брыков пришел к шефу полка за решением своего дела.
— Ничего не понимаю! — сказал ему полковник. — Начните хлопоты снова!
— А что? — упавшим голосом спросил Семен Павлович.
— Да вот: отказ! Извольте прочесть!
Брыков взял свое прошение и на его полях прочел надпись: "Исключенному поручику за смертью из службы, просящему принять его опять в службу, потому что жив, а не умер, отказывается по той же причине".[1]
Брыков перечитал роковую надпись еще раз и склонился над нею. Шеф полка, полковник Авдеев, с сочувствием взглянул на него и заговорил:
— Ты, Брыков, не очень того… ведь может быть…
Вдруг Брыков пошатнулся.
— Постой! Ты что же? Эй, кто там! — закричал растерявшийся полковник, но в этот момент Семен Павлович упал тяжело как мешок на вощеный пол и остался лежать без движения в глубоком обмороке.
С Семеном Павловичем Брыковым сделалась нервная горячка. Полковой лекарь пустил ему кровь и поставил пиявки, но он метался, бредил и кричал в беспамятстве.
Полковник Авдеев, пыхтя и краснея, говорил:
— Вот оказия! Но я не могу его держать у себя в лазарете. Его нет, он выключен!
Больного перевезли на его квартиру.
— Батюшка, — в тот же день вопил и плакал старик Сидор, прибежав к Ермолину и упав ему в ноги, — пособи барину моему! Вместе вы хлеб-соль водили!
— Что такое? Что с барином? — всполошился добрый адъютант.
— Да что! Из полка его, голубчика, без чувствия всякого привезли. Горячка, слышь. А у нас в доме-то и положить некуда. Да это еще полбеды. Был братец евонный, Митрий Власьевич, кричит: "Все мое!", из дома гонит. Говорит — барин-то наш мертвый! Хоть ты заступись, родимый!
— Как? — возмутился Ермолин. — Гонит из дома? Ах он негодяй! Постой, я сейчас! — И он, поспешно одевшись, пошел к Брыкову, кипя благородным негодованием.
Все офицеры знали историю двух братьев, догадывались о завистливой злобе Дмитрия, видели, что он без зазрения совести завладевает имуществом брата, и никто из них не мог бы допустить такую злобную жестокость, которую проявил Дмитрий Брыков.
— У себя твой барин? — входя в квартиру последнего, спросил Ермолин у Еремея, который с самого приезда из усадьбы водворился в прихожей нового барина.
— У себя, — лениво поднимаясь, ответил тот.
— Доложи, что капитан Ермолин!
Еремей ушел, и почти тотчас из комнаты выбежал Брыков, протягивая пришедшему обе руки.
— Что-ж это ты с докладами? — радушно заговорил он. — Ты всегда для меня гость дорогой! Иди! Сейчас пунш устроим!..
