— Мама, как жалко дога. Он был такой большой и сильный. С ним не боязно, правда, мама?
— Правда, сыночек. На самом деле он не такой и страшный, как кажется. С ним спокойно. Может, не стоило его отдавать?
Последние слова прозвучали, как упрек; словно бы это я зазвал в дом дорогого гостя и вдруг, осердясь, прогнал его прочь, на ночь глядя.
— А я боялась его, — тоненький голосишко дочери прозвучал неожиданно и странно. — Он был похож на бабу-ягу, которую придумали дураки и вредные люди.
"Вот и дочь вынырнула из мира сказок и сновидений", — подумал я с замешательством и смутным сожалением. Ветер с протяжным гулом прокатился по вершинам елей, перекрывая гуд ближней электрички; над головою заваривался дождь-обложник; у станции вдруг громыхнуло, словно бы там рвануло динамитом… Мир жил с ожиданием Страшного Суда; уж слишком много зла вылезло из норищ и явило себя в самом неожиданном обличьи…
И многим, увы, уже не живать в прежнем спокойствии, так необходимом русскому человеку; не так уж ему нужен особый достаток, как вот этот ровный душевный настрой, с которым сердечные чувства куда щедрее и богаче, ибо их не заслоняют накопительские заботы. Европе никогда не понять этого былого равнодушия русских к богатству; что для них порок, то для нас в радость. И вот этого спокойствия жизни, самого большого приобретения за лихоимные годы, вдруг и лишила нас горстка необузданных честолюбивых людей, сполошливых от бесконечного огня, дотла сожигающего душу.
На следующее утро жена пошла отыскивать новый приют дога; но за высокими заборами, куда и комар носа не подточит, разве что разглядишь? Даже новострой, куда был определен бездомный псишко, обнесли временным дощатым заплотом, и разглядеть толком она ничего не смогла; справа погуживал под ветром прихмуренный елинник, с неба покрапывало, с досадою ворчал взъерошенный ворон над куском падали, и в этом диком месте человек со взвихренной душою чувствовал себя особенно неуютно; все ему кажется, что за ним следят, за ним гонятся, чтобы отнять последнее. Мне показалось, что жена вернулась сердитая, расстроенная, как бы обманутая в лучших чувствах; конечно это мы, домочадцы, были виноваты во всем, это мы понудили отдать пришлеца, выгнали из дома, лишили ночлега, немилосердные. Но эти разноречивые мысли кипели внутри, и лишь по косвенным приметам можно было догадаться, что женщину гнетет досада и душевный неустрой.
"Не было бабе забот, так купила порося". Знать своих забот не хватало, чтобы заполнить переменчивое сердце, нужна постоянная встряска, душевный напряг, чтобы, пережив его, впасть в новое оцепенение. Не бывать веревочке без узелков, а бабе без петелек, мужику без дрючки, а дереву без закорючки.
