* * *
В 80-м он вернулся на Та
ганку по просьбе Любимова, чтобы после смерти Высоцкого принять его, Высоцкого, роли, а поскольку многие из них были «общими», это было еще и возвращение к своим ролям. Амплуа у Высоцкого и Губенко на Таганке было одно — они оба были горланами-главарями. Учитывая, что само это самоопределение принадлежит Маяковскому, горланы-главари Таганки были одновременно и поэтами, не только поэтами-трибунами, но и лириками.
К слову, все фильмы, снятые режиссером Губенко, совершенно лишены внешне выраженного и, если так можно сказать, — прямого общественно-политического темперамента, они — суть сборники его лирической поэзии. Все они музыкальны (в картине "Из жизни отдыхающих" это музыка одного из лучших или даже лучшего мелодиста среди ныне живущих композиторов — Исаака Шварца), в них поют и читают стихи. Один так и назван хрестоматийной поэтической строкой: "И жизнь, и слезы, и любовь". Поэзию — как верный сын Таганки (или Таганка и притянула его, предчувствуя тот же вкус и то же чутье?) — Губенко чувствует и понимает. В репертуаре его "Содружества…" — два поэтических представления, два спектакля-реквиема — «ВВС», посвященный памяти Высоцкого, и «Афган».
* * *
У Любимова, на Таганке, он все время играл "героев нашего времени": Летчика в "Добром человеке из Сезуана", Печорина в "Герое нашего времени" (буквально!), есенинского Пугачева, пушкинского Годунова. То ли сам он — геройской своей выправкой — «напрашивался», то ли роли сами «просились» и находили его. В театре внешность действительно многое объясняет. Такого, как Губенко, — основательного, крепкого, упрямо глядящего вперед, но и задним умом — сразу видно! — тоже крепкого — на втором плане не спрячешь. Пользуясь шахматной лексикой, такому если дашь роль пешки, — будет «проходная». Губенко же играл фигуры, ломавшие ход истории, судьбы стран и их населявших народов, будь то Годунов или Пугачев, Гитлер или Ленин (Керенский в "Десяти днях, которые потрясли мир" — из их числа).
Он не был актером на "руководящие роли", и опасности такой — до конца своих дней играть одних генералов и высоких партийных руководителей — счастливо избежал (не только по причине падения социалистического строя). Мешала стихия, мощь его собственного темперамента, хотя с «миллионами» он умеет говорить не только криком, но и шепотом, и негромко, интимно. В Пугачеве Губенко эту мощь — скифскую, дикую — как раз и играл. Его герои предпочитали всякие отчеты отнести на потом, чтобы отчитываться уже напрямик, без посредников. (Тут кстати вспомнить и министерский его опыт: кто бы еще осмелился вступить в схватку с самим Любавическим Ребе, отказываясь выдать книги из Ленинской библиотеки и вывезти их в США.)
