Не устрой Константин Великий Восточную Римскую империю, течение христианской истории пошло бы по совсем другому руслу и католическая схизма могла бы представлять христианство во всей его «полноте», в то время как на востоке арианская ересь смогла бы подавить православие, которое существовало бы в виде одной из многочисленных сект и не более того.
Уже упомянутая арабская экспансия вполне могла смести с лица земли христианство в Передней и Малой Азии и Северной Африке. Только присутствие мощной Византийской империи не позволило совершиться трагедии и оградило христиан даже на занятых арабами территориях от полного уничтожения. За триста лет, предшествовавших арабским завоеваниям, Византийская империя помогла укоренить православие в духовной жизни этнических общностей указанных выше регионов, сделала его смысловой основой этнического самосознания, и это дало возможность этносам даже в условиях арабского владычества сохранить себя и свою православную духовность.
А утверждать православие приходилось в среде, переполненной эллинским спекулятивизмом, ортодоксальным иудейским монотеизмом и отголосками местных языческих культов. То и дело возникавшие ереси порой готовы были исказить или вообще отменить православную традицию, а если вспомнить иконоборчество, то в VIII–IX веках оно вообще становилось религиозно-политической доктриной империи. Арианство, монофизитство, монофилитство, несторианство, уже упомянутое иконоборчество — мощные ереси, потрясавшие империю, а сколько малых отклонений от православия и местных ересиархов, о том надо отдельно читать в церковной истории. Византия унаследовала высокую культуру предшествующих цивилизаций, образовательный уровень населения был значителен, и это в совокупности создавало благоприятную среду для толкования вкривь и вкось Писания, не говоря уже о жажде внести свое "веское и неповторимое слово" в Предание. Григорий Нисский в конце IV века так сатирически описал это самодеятельное теологическое мудрствование: "Одни, вчера или позавчера оторвавшиеся от черной работы, вдруг стали профессорами богословия. Другие, кажется, прислуги, не раз битые, сбежавшие от рабьей службы, с важностью философствуют о Непостижимом. Все полно этими людьми: улицы, рынки, площади, перекрестки. Это — торговцы платьем, денежные менялы, продавцы съестных припасов. Ты спросишь их об оболах (копейках), а они философствуют о Рожденном и Нерожденном. Хочешь узнать цену на хлеб, отвечают: "Отец больше Сына". Справишься: готова ли баня? Говорят: "Сын произошел из не сущих". Сарказм налицо, но ведь если «богословствовали» рабы и черный народ, то уж свободные крестьяне и ремесленники "творчески развивали" эти и другие идеи куда как активнее. А что тогда говорить об «интеллигенции» и монашеской братии, которым само положение позволяло идти "дальше, дальше, дальше" по любому богословскому вопросу, чтобы в конце пути оказаться лжеучителями и внеправославными (выбираю самые мягкие слова) толкователями Писания и Предания.
