— Не понимаю.
— Тогда слушай. — Она взяла его лицо в свои ладони. — Не принуждай меня к откровенности. Нам хорошо вдвоем, и порой меня тянет открыться тебе, но я не готова. Быть может, когда-нибудь я наберусь смелости, но не сейчас. Такой вот у меня характер. Жизнь научила меня опасаться счастья.
— Подобный ответ меня вполне устраивает.
— Да? Ну и чудесно.
Он поцеловал ее в губы, коснулся груди и ощутил, как отвердели под его пальцами соски.
— Окажи мне, пожалуйста, одну услугу. Повидайся со своим отцом.
— Не могу, — проговорила она и отвернулась.
— Потому что он… надругался над тобой?
— С чего ты взял?
— Мне так показалось.
— Надругался… — повторила она, словно пробуя слово на вкус. — Я не желаю говорить об этом, у меня нет сил. Я просто не сумею передать тебе, что произошло.
— Так что? — спросил он. — Ты придешь к нему?
— Он все равно останется таким, как есть, а ты ведь хочешь расшевелить его, верно?
— В общем, да.
— Поверь мне, от этой встречи он только расстроится.
— Жаль, — сказал Коррогли. — Я надеялся, ты сможешь сломать его равнодушие.
— Ты по-прежнему считаешь его невиновным?
— Пожалуй. А ты?
Она раскрыла было рот, но потом плотно сжала губы и надолго замолчала. В конце концов девушка произнесла:
— Я уверена, что он ни в чем не виноват.
Коррогли попытался еще о чем-то спросить, но Мириэль приложила свой пальчик к его губам:
— Давай закончим, ладно?
Он лежал на спине, разглядывал замысловатые тени на белом потолке и размышлял о Лемосе. Коррогли чувствовал, что запутался и не в состоянии принять что-либо на веру. История о том, как резчик злоупотребил своей отцовской властью, представлялась ему одновременно очевидной и немыслимой. Он не сомневался в том, что Мириэль убеждена в похотливости своего родителя, но, даже будучи влюбленным, Коррогли никак не мог решить, можно ли считать рассудок Мириэль полностью здоровым, а потому не знал, насколько можно доверять ее словам. Да и не только словам, но и ее обильным ласкам. Ему хотелось бы считать, что Мириэль искренна с ним, однако всякий раз при встрече у него возникало подозрение, что он нужен ей как подручное средство. Только вот для чего?
— Тебя что-то тревожит? — спросила она. — Не надо. Все будет в порядке.
— Между нами?
— Тебя беспокоит именно это?
— Среди прочего.
— Я не стану сулить тебе вечного блаженства, но попробую приноровиться к тебе.
Коррогли собрался было спросить, почему «попробую» и что ее к тому вынуждает, но вовремя вспомнил, что она не терпит, когда на нее оказывают давление.
