Его голова лежала на чьих-то коленях, кто-то смачивал ему лоб влажной тканью. Он подумал, что это Лиз, но когда спросил, что случилось, ответила ему Джарке.
— Пришлось убить его.
Голова Каттанэя жутко болела, взгляд отказывался фокусироваться, омертвевшие чешуйки, что нависали над ним, дергались, словно припадочные. Мерик сообразил, что его вынесли из полости к лесенке.
— А где Лиз?
— Не волнуйся, — сказала Джарке, — скоро ты ее увидишь. — Слова мэрши прозвучали так, будто она произнесла приговор.
— Где она?
— Я отослала ее в Хэнгтаун. Или ты хотел, чтобы вас заметили вдвоем в день пропажи Пардиэля?
— Она бы не ушла… — Мерик моргнул, стремясь рассмотреть лицо Джарке. Глубокие морщинки в уголках ее губ напоминали ему об узорах лишайника на драконьей чешуе. — Что ты с ней сделала?
— Убедила, что так будет лучше, — отозвалась Джарке. — Ты что, не знаешь, что она только забавляется с тобой?
— Я должен поговорить с ней.
Мерика мучала совесть; к тому же, Лиз не перенесет такого горя в одиночку. Он попробовал встать, однако ногу сразу же словно обожгло огнем.
— Ты не пройдешь и десяти футов, — сказала женщина. — Подожди, пока твоя голова на прояснится. Тогда я помогу тебе взобраться наверх.
Мерик закрыл глаза. Он твердо вознамерился отыскать Лиз, как только окажется в Хэнггауне. Вместе они решат, как им быть. Чешуя, на которой он лежал, была холодной, и ее холод постепенно передавался коже Каттанэя и его плоти, как будто он сливался с драконьей шкурой.
— Как звали того чародея? — справился он, вспомнив мумию, перстень и камень с вырезанной буквой. — Того, который пытался прикончить Гриауля…
— Никогда не слышала, — ответила Джарке. — Но, сдается мне, там сидит как раз он.
— Ты видела его?
— Да, когда гналась за добытчиком чешуи, стащившим и моток веревки. Бедняга, ему не позавидуешь.
Джарке помогла ему подняться, они вскарабкались по лесенке и возвратились в Хэнгтаун, а Пардиэль остался в полости на радость птицам, ветрам или чему похуже.
«Если я не ошибаюсь, считается, что любящая женщина не станет колебаться или обдумывать создавшееся положение; нет, она слепо будет повиноваться своим желаниям. Я испытала это отношение на себе: многие обвиняли меня в бездействии. Пожалуй, я слишком уж осторожничала. Вину с себя я ни в какой мере не снимаю, но что касается осквернения святого чувства, здесь я ни при чем. Наверно, со временем мы расстались бы с Пардиэлем, ибо нас мало что связывало. Однако у меня были все основания не торопиться. Злым моего муха назвать никто не мог; кроме того, существует же понятие супружеской верности.
