Голову, вопре-ки первоначальному намерению, брить не стали. Тонзура заросла.
Темные с крупной просе-дью жесткие волосы просто подстригли. Под лохмами открылся квадратный лоб, обрамлен-ный сейчас короткими завитками.
- Где-то я это лицо уже видел, - тихо пробормотал Соль. Но Теобальт, услышав, от-кликнулся:
- Вроде раньше не встречались. У меня на людей память хорошая.
- Я не о том. Прости. Не тебя именно, но похожее лицо… Вспомнил! В Риме.
- Нет, - встрял Хаген, - не похож Теобалът на итальянца, скорее - на тевтона.
Только у них лица как топором деланы, а у нас вон какой красавец получился.
- Причем тут итальянцы! В Риме на Капитолии есть галерея… скульптурные портре-ты - цари, герои. Там я его и видел. Даже подпись на пьедестале помню: Марк Луций.
- Не иначе прабабка твоя от римлянина понесла, - вставил ехидный Лерн.
Теобальт не знал обижаться или смеяться. Веселый треп у костра потихоньку разгонял горечь принятого решения. Для того и затевали.
- Между прочим, имя вполне подходящее, - продолжал Соль. На Теобальта ему от-кликаться нельзя. Рано или поздно по округе пойдут слухи: пропал, мол, послушник такой-то.
А он - вот он, к заезжим рыцарям прибился.
- Кто ж его теперь узнает?
- В лицо - никто. А имя всплывет.
- Как, говоришь, того римлянина звали? - переспросил Роббер.
- Марк.
- Значит и наш будет Марк.
За ужином новоиспеченный рыцарь Марк отмяк. Плотно сжатые губы нет-нет да кри-вила улыбка.
- Расскажи-ка, что у тебя с тонзурой получилось, - пристал к нему неделикатный Га-рет.
Марк не сразу, но поведал, как, придя в монастырь с порога начал настаивать на по-стриге.
- Поговорил со мной настоятель, отец Адальберон, на приношения мои глянул с пре-зрением.
Одна серебряная марка и горстка денариев - не велико богатство. Определили ме-ня в послушники. Отец келарь потом ворчал: несет, мол, всякую голытьбу… Обидно конеч-но, но я молчу. С отцом причетником поговорю, он все о просветлении толкует, и - к настоятелю. А тот - не достоин пока, иди вон на стены камни таскай, огород прополи, храм побели, кусты шиповника посади… и чтоб к утру зацвели. И все с молитвой. А латынь? Ой, латынь! Деваться некуда: работаю и молюсь, молюсь и работаю. Год так прошел. А когда отец Адальберон в очередной раз меня от пострига завернул, поглядел я на его тонзуру, что думаю, если просветление в человека через это чистое место входит?
Соль поперхнулся от неожиданности.
- Бec попутал, - продолжал Теобальт-Марк. - Дай, думаю, и себе такую проскребу, все дело быстрее пойдет. Когда обнаружилось мое самоуправство, отец Адальберон грозился за порог погнать, но смилостивился, только епитимью наложил.
