Разговор со следователем был откровенным. Можно только удивляться честной и бескопромиссной позиции подозреваемого, но время всеобщей подозрительности еще не наступило. «В Полномочное представительство объединенного государственного политического управления на Дальнем Востоке, — писал во второй объяснительной записке Арсеньев. — Согласно П.П. О.Г.П.У. ДВК за N 18, где мне было предложено несколько вопросов, на которые имею сообщить следующее: 13 сентября больным я прибыл в сел. Торгон на Амуре, где меня поместили в приемном покое в одной комнате с Александром Петровичем Петровским, который назвался студентом Московского университета по специальности антропогеографом — дисциплине, близко родственной к моей специальности — этнография. А. П. Петровского я встретил впервые и провел с ним в одной комнате четверо суток, из коих два дня он был в отлучке. Человек он образованный и, действительно, антропогеограф, весьма начитаннный, но нервный, выбитый революцией из колеи жизни и в этом отношении искалеченный. Для меня А. П. Петровский человек посторонний, случайный прохожий, с которым встречаешься, расходишься и друг друга забываешь. Разговор, который мы вели урывками между делом, не выходил из плоскости нашей общей профессии «народоведения». Антропогеография близко соприкасается с психологией, социологией и главным образом с влиянием окружающей обстановки на характер как отдельных индивидумов, так и целых народностей. Тема — общефилософская. Я не вел дневника нашему разговору. Большую часть времени я был занят своими работами по экспедиции и только время от времени беседовал с А. П. Петровским. Голова моя была занята другим делом, и я не придавал особого значения нашему разговору. Поэтому я не помню всех деталей этого разговора, помню лишь некоторые моменты, которые и излагаю ниже. Помню, один раз мы говорили, что все русские удивительно безалаберный народ, по природе своей анархисты, анархисты в серьезных делах и анархисты в мелочах. Это люди, которые всегда тяготятся порядком, планом, не знают что такое время, словом, не выносят никаких стеснений, и для того, чтобы втиснуть русского человека в рамки порядка, нужно насилие. Развал, который мы видим с 1917 года, не есть вина правительства. Это свойство русского народа, это явление постоянное при всяком флаге, при всяком правительстве, будь оно монархическое или коммунистическое. Другой раз мы говорили о том, что наблюдается во всех учреждениях,
