– Цветете, Виталий Николаевич, – щебетала она, ведя Кабанова на второй этаж в отдельный кабинет. – Мне бы в ваши годы так выглядеть.
Паровоз легко шлепнул Ларису пониже спины и приобнял за талию.
– Тебе до моих лет еще далеко, а в свои тридцать ты и так цветочком смотришься. Чем угощать будешь?
– Все, что вы любите, – улыбнулась женщина. – Геночка с утра предупредил, что вы приедете, так что мы все успели приготовить с учетом вашего вкуса.
– Молодец, – он одобрительно потрепал Ларису по плечу. – Будешь и дальше так себя вести – найду тебе мужа настоящего, чтобы за ним как за каменной стеной.
– А нынешнего-то куда девать? – засмеялась она. – Утопить, как кутенка?
– А мы и ему подберем что-нибудь подходящее, чтобы не обижался. Ты где хочешь жизнь прожить, в Европе или в Америке?
– В Сингапуре. Там, говорят, чистота необыкновенная и порядок. И преступности нет. Можете устроить?
– Паровоз все может, было бы желание. Уф, надо же, двадцать ступенек прошел – и одышка. Здоровья-то нет совсем, так что не завидуй мне, старику.
В кабинете Виталий Николаевич уселся на свой любимый диван, откинул голову на подголовник и прикрыл глаза. Он хотел сосредоточиться перед предстоящим разговором, понимая заранее, что ничего особенно приятного встреча с человеком, которого прислал Трофим, ему не сулит. Кабанов был должником Трофима по гроб жизни и долг отдавал услугами, каждая из которых стоила ему седых волос и бессонных ночей. Но отказывать Трофиму нельзя, в их кругу существуют свои нормы, нарушать которые – смерти подобно.
Гость пришел ровно в восемь, это тоже было одним из непреложных правил. Был он высок и строен, по-спортивному подтянут, хотя на вид был, пожалуй, ровесником Кабанова.
– Меня зовут Виталием Васильевичем, – представился он. – Мы с вами тезки.
– Очень рад, – сдержанно откликнулся Кабанов. – Прошу, присаживайтесь.
Обслуживала их лично Лариса, официанты в этот кабинет не допускались. Пока она расставляла закуски и открывала напитки, Виталий Николаевич и его гость обменивались ничего не значащими фразами. Когда Лариса вышла, Кабанов не спеша приступил к еде, пропустив ритуальный этап «поднятия рюмки». И дело было не в том, что Паровоз не пил совсем, нет, напротив, он ценил хорошее спиртное и употреблял его не без удовольствия, но он никогда и ни при каких условиях не позволял кому бы то ни было диктовать, когда, что и сколько ему, Кабанову, пить. И уж если он хотел порадовать свой организм несколькими глотками или рюмками доброго коньяка или ледяной водочки, то ему и компания для этого не была нужна, и чоканьем он пренебрегал, и было ему глубоко безразлично, пьют ли при этом его сотрапезники или мух на потолке считают.
