Бредущие в глубоких сумерках маленькие фигурки кентавренышей, утирающих на ходу слезы, изредка оказывались среди множества изнуренных коней и полуживых поникших кентавров. Иной детеныш Плакал навзрыд, и в предночной тишине его писклявый голосок, призывавший мать, звучал столь заунывно и скорбно, словно плакал это последний оставшийся живым на земле человек:
— Келиме-е! Уо, келиме! Кугай сунгмо, урели ми юн лачача, уо! Купай чиндо, уо. — И так далее и тому подобное.
Ночь после побоища была одна из самых страшных за всю историю лошадей и кентавров, но ни те и ни другие не осознали этого. Многие из диких жеребцов самого отменного здоровья вдруг легли на землю и, выпустив елдорай на полметра, почему-то умерли в эту трагическую ночь. Тогда же и народ кентаврский, подвергшийся захвату и избиению, потерял три пятых своего мужского населения.
Эти умирали в лихорадке, в частой припадочной дрожи, сотрясавшей все конско-человеческое тело от копыт до макушки. Скорчившись на земле животной своей половиной и ссутулившись человеческой, сунув скрещенные руки под мышки, так и закоченели в однообразном виде по всей долине вокруг поселка.
Когда тусклый рассвет одолел-таки ночь смертей, во мгле сырого воздуха, намешанного с туманами, двинулись безмолвные и тихие, словно призраки, неисчислимые тени уходящих лошадей. Дикая орда двигалась к реке и, одолев ее молчаливой переправою, утекала широкой живой лентой в невидимую за туманом дачь. К восходу солнца вся земля кентаврская была вновь свободна от диких лошадей, и последние оккупанты выбирались из воды на противоположный берег, встряхивались и; роняя дымное раккапи, удалялись восвояси.
Итак, взошел первый день свободы над поселком кентавров, а они, уцелевшие, совершенно подыхали от голода. Пожар в лесу и нашествие степных лошадей, военная разруха и огромное количество конских и кентаврских трупов, валявшихся на земле, — все это устрашило подавленную душу нации. И, не сговариваясь, кентавры двинулись в беженство по направлению к горам.
Народ навсегда бросал свои обжитые места и оставлял в развалинах родного пепелища всю бронзовую и глиняную утварь, а также обессилевших детей и стариков, не умерших еще раненых, глухо стонавших из-под глиняных развалин.
Кутеремиколипарек, один из тех, кто был завален обломками рухнувшего дома, старик саврасой масти, высунул руку из груды обломков и схватил за край попоны проходившего мимо приятеля Хикло. Тот в диком испуге вскрикнул «хардон» и рванулся прочь, но рука не выпустила его. Жалобный голос раздался из щели под рухнувшей глинобитной стенкою:
