– Давай, Исмаилка, сделай с ним что-нибудь… Некогда нам канитель с доктором разводить!
– А я чего… Воды я ей дам, что ли?
Но напрасно лил азиат воду на седовласую главу Иустина, напрасно хлопал его по щекам ладонями с толстыми, короткими, будто обрубленными пальцами и кричал ему в уши, чтобы кончал катать дуру, – епископ молчал, сползал со стула и невидящим взором глядел на зеленеющую за окном чинару.
– Эх, – Исмаилка подхватил Иустина и усадил его ровнее. – Совсем она помирает, что ли?
– Камфору! – хотел было крикнуть Сергей Павлович. – Внутривенно! И нашатырь!
Сухой горячей рукой Кириак закрыл ему рот.
– Гефсиманию помнишь?
– Помню, – поспешно отвечал Сергей Павлович, с гнетущим чувством собственного бессилия наблюдая, как белеет и без того бледное лицо Иустина и как все ярче проступают на нем кровоподтеки, синяки и ссадины – следы палаческого усердия исполнительного Исмаилки.
– Не Моя воля, но Твоя да будет… Помнишь?
Доктор Боголюбов кивнул.
– А помнишь, что сказано: или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов? Как же сбудутся Писания, что так должно быть? Помнишь?
– Да, – сказал Сергей Павлович с внезапной дрожью в голосе. – Я помню.
– Вот и подумай умной головой: разве не спас бы нас Господь от лютой сей муки, ежели не должно было так быть?
«Но зачем?!» – едва не завопил Сергей Павлович, но Кири-ак словно печать поставил ему на губы своей сухой горячей ладонью. Тем временем, вызванный Подметкиным по телефону, явился врач в белом грязном халате поверх гимнастерки и галифе, в растоптанных тапочках на босу ногу, отвел Иустину нижние веки, пощупал пульс и сунул ему под нос ватку с нашатырем. Епископ дернулся и застонал.
– Говорить стала, – обрадовался Исмаилка. – И глаз туда-сюда пошел!
– Ты ему чайку с сахаром дай, – сквозь глубокую зевоту едва вымолвил врач. – Жара проклятущая. Целый бы день спал. И работай. Он сколько тебе надо, столько и протянет.
Подметкин засуетился. Чайку. Мигом. Сахара два куска. Нет, три. Ложечкой. Он размешал сахар и протянул стакан азиату:
– Накось. Аккуратненько, зря не лей!
С мучительным стоном Иустин приоткрыл рот и попытался сделать глоток. Но то ли Исмаилка хотел побыстрее влить ему стакан, то ли глотать епископу было трудно – чай пролился мимо и потек по бороде.
– Ты зачем так?! – рассердился Исмаилка. – Сладкая, вкусная, а ты чего?!
Подметкина осенило.
– Ты вот ему как давай, – он извлек из ящика стола белую тряпицу. – Намочи – и по капле… Понял?!
