— Ну что, я вас не обманул? — обернулся к ней Гирли.
— Нет, дядя Гирли, нет, вы всегда говорите правду! Я вижу, что вы не обманули меня.
— Обманули? В чем? — переспросил Орленев.
— В том, что вы любите ее, — ответил Гирли.
— Я ли люблю ее? Да разве я могу не любить, разве человек может не любить своего счастья?
И, по мере того как Сергей Александрович говорил, радость все больше и больше охватывала его и волнение счастья теснило ему грудь, потому что он видел, что его слова радуют и ее: она слушала их и не только не удивлялась их дерзости, но, напротив, сама и взглядом, и улыбкой поощряла Орленева.
Нужно было много причин, чтобы Сергей Александрович говорил так, как говорил теперь. Его настроение всего сегодняшнего дня, обстановка, в которой они сошлись, эта неожиданность встречи, а главное то, что он был влюблен — как и почему, разве влюбленные разбирают! — все это сошлось, совпало и заставило его говорить.
— И вы не ошибаетесь, — серьезно, вглядываясь в него, сказал Гирли, — вам было довольно одной встречи, чтобы не раскаяться потом?
— Довольно одной встречи! — подхватил Орленев. — В чем же мне раскаиваться, в чем?..
— В этой встрече, в последствиях…
— Когда мы встретились, я только увидел ее, но знал я ее и раньше и буду знать всегда. Что бы ни случилось, она всегда останется для меня единым счастьем. Господи, — вдруг вырвалось у Сергея Александровича, — и зачем мы снова сошлись, чтобы расстаться! Нет, впрочем, это хорошо: по крайней мере я увидел ее еще раз.
— От вас обоих зависит теперь не расставаться, — сказал Гирли.
Орленев вдруг резко приблизился к нему.
— Послушайте, Гирли, ведь от того, что вы говорите мне, люди с ума сходят!
— Я говорю то, что было желанием вашего дяди, которого она знала, и моим. Она от нас слышала рассказы про вас, читала ваши письма к дяде и, кажется, ничего не имеет против нашего желания…
Орленев взглянул на нее. Она молчала. Но ей и не надо было говорить ничего. Он понял и без слов. Понял, что недаром она только что сказала Гирли, что он всегда говорит правду. Да, она ничего не имела против.
Итак, давно желанное, далекое, невозможное стало вдруг близким и возможным.
— Ну, теперь сядем и поговорим о деле, если вы способны говорить еще, — начал Гирли, снова врываясь со своим другим здешним миром в то, что совершалось в душе Орленева.
— О каком деле? — спросил Сергей Александрович.
— О том, о котором мы говорили наверху.
«О чем мы говорили? — силился вспомнить Орленев. — И разве можно теперь говорить о том, что было прежде. Теперь все ново и прекрасно».
