Он отказался.
Маргарита взяла щепотку, втянула ее в ноздри, щелкнула крышкой табакерки и повернулась к дверям, говоря:
— Ну, пойдемте!
«Отчего же не пойти?» — сам себе как бы улыбнулся Орленев и пошел за француженкой.
Первая комната была отделана в последнем французском стиле Людовика XVI. Они прошли ее. Следующая была по-видимому столовая. Трудно было ожидать, что в этом маленьком домике, внутри его, могло быть такое убранство; но главное, и этого не мог не заметить Орленев, — это убранство совершенно не соответствовало тому образу жизни, какой могла вести француженка. Оно было слишком скромно и слишком изящно для нее при всем своем богатстве. Только накрытый в столовой на два прибора стол вполне подходил к ее обычаю.
— Это что же? Тоже средство против облавы? — спросил Сергей Александрович на стоявшую посреди стола в серебряной вазе бутылку шампанского.
— Это — средство против и вместе с тем для облавы, — поджимая губы и приближая свое лицо к его лицу, проговорила француженка. — Я хотела защищаться — теперь буду сама нападать, это очень весело.
— Нападать на кого?
— Ах, конечно на вас!.. Садитесь!
Орленев медлил. После дня, проведенного целиком в мыслях о «ней», святой, чистой, какой она представлялась ему в грезах, после разговора с Потемкиным, оставившего в нем самое светлое воспоминание, после готовности сделать доброе дело, предупредив несчастную, как он воображал себе, от неминуемой беды (он
никак не мог думать, что в домике на Выборгской застанет то, что застал), ему не хотелось кончать вечер за ужином с француженкой.
— Вы боитесь моего нападения? — серьезно спросила Маргарита.
«Я ничего не боюсь», — подумал он и сел за стол.
Пока они сидели за столом, невидимые руки затворили окна с улицы ставнями, а миловидная, в шелковом чепчике служанка внесла лампу в соседнюю, выходившую на веранду комнату, зажгла свечи в канделябре на столе в столовой.
Ужин был вкусно приготовлен. Вино наливала сама Маргарита, говорившая без умолку.
Голод взял свое, и Орленев, ничего почти не евший с утра, и ел, и пил, и слушал болтовню француженки.
Она радовалась тому, что он знает «столицу света» — Париж, что он даже воспитывался там, и вполне понимала, что этот город не может не нравиться кому бы то ни было. Она говорила в свою очередь, что ей нравится Россия, что она нашла здесь много, очень много милых людей и завидует русским «боярам», которые владеют рабами.
— Не правда ли, должно быть, очень приятно иметь рабов. А у вас есть рабы? — спросила она у Орленева.
