— Истинная правда! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.
— Какъ справедлива пословица: "Заря быстро всходитъ и быстрѣе исчезаетъ!" — продолжалъ горемычный джентльменъ. — Эфемерная жизнь человѣка — увы! — мелькаетъ какъ заря. О, Боже! — чего бы я ни сдѣлалъ, чтобъ воротить дни своего промелькнувшаго дѣтства! Или ужъ лучше бы забыть мнѣ ихъ разъ навсегда.
— Вы много страдали, сэръ? — сказалъ м-ръ Пикквикъ тономъ истиннаго соболѣзнованія.
— Страдалъ, да, очень много, — отвѣчалъ скороговоркой горемычный джентльменъ. — Моимъ знакомымъ теперь и въ голову не приходитъ, что испыталъ я на своемъ вѣку.
Онъ пріостановился, перевелъ духъ, и потомъ, дѣлая крутой поворотъ, прибавилъ энергическимъ тономъ:
— Случалось ли вамъ думать, что утопиться въ такое утро было бы истиннымъ счастьемъ человѣка?
— О, нѣтъ, какъ это можно! — возразилъ м-ръ Пикквикъ, стремительно отступая отъ перилъ, изъ опасенія, какъ бы горемычный джентльменъ, въ видѣ опыта, не вздумалъ вдругъ подтвердить на немъ свою теорію счастливаго погруженія въ волны.
— Я такъ, напротивъ, часто объ этомъ думалъ, — продолжалъ горемычный джентльменъ, не обращая вниманія на энергическій прыжокъ президента. — Въ журчаньи тихой и прозрачной воды слышится мнѣ таинственный голосъ, призывающій къ вѣчному покою. Прыжокъ — паденіе — кратковременная борьба: нырнули, погрузились опять, — и тихія волны сокрыли вашу голову, — и міръ исчезъ изъ вашихъ глазъ со всѣми бѣдствіями и треволненіями. Прекрасно, прекрасно!
И впалые глаза страдальца сверкали яркимъ блескомъ, когда онъ говорилъ. Скоро, однакожъ, волненіе его прошло: онъ бросилъ спокойный взглядъ на м-ра Пикквика и сказалъ:
— Довольно объ этомъ. Сытый голоднаго не понимаетъ. Мнѣ бы хотѣлось обратить ваше вниманіе на другой предметъ. Вечеромъ третьяго дня, по вашей просьбѣ, читалъ я вамъ свою повѣсть, и, кажется, вы слушали ее съ большимъ вниманіемъ.
— Да, повѣсть во всѣхъ отношеніяхъ…
— Я не спрашиваю вашего мнѣнія и вовсе не желаю знать, что вы можете думать о ней. Вы путешествуете для собственнаго удовольствія — этого довольно. Предположите, что я вручилъ вамъ свою любопытную рукопись… то есть, вы понимаете, что она любопытна не въ художественномъ смыслѣ, a единственно въ томъ отношеніи, что ею представляется очеркъ изъ дѣйствительной жизни. Согласитесь ли вы сообщить ее вашему клубу, который, сколько я могъ замѣтить, безпрестанно вертится y васъ на языкѣ?
— Съ большимъ удовольствіемъ, если вамъ угодно, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Рукопись ваша будетъ внесена въ дѣловыя бумаги нашего клуба.
