"Я сдержалъ свое слово. Въ послѣднія сутки произошла съ нимъ страшная перемѣна. Глаза, глубоко впалые и тусклые, сверкали неестественнымъ и ужаснымъ блескомъ. Губы запеклись, окровянились и растреснулись во многихъ мѣстахъ; сухая, жесткая кожа разгорѣлась по всему тѣлу, и дикое, почти неземное выраженіе тоски на лицѣ страдальца всего болѣе обнаруживало роковыя опустошенія, произведенныя недугомъ. Ясно, что горячка достигла самой высшей степени.
"Я занялъ свое прежнее мѣсто и неподвижно просидѣлъ нѣсколько часовъ, прислушиваясь къ звукамъ, способнымъ глубоко поразить даже самое нечувствительное сердце. То былъ неистовый бредъ человѣка, умирающаго преждевременною и неестественною смертью. Изъ того, что сказалъ мнѣ врачъ, призванный къ одру больного, я зналъ, что не было для него никакой надежды: надлежало быть свидѣтелемъ послѣдней отчаянной борьбы между жизнью и смертью. И видѣлъ я, какъ изсохшіе члены, которые, не дальше какъ часовъ за семьдесятъ кривлялись и вытягивались на потѣху шумнаго райка, корчились теперь подъ смертельной пыткой горячки; и слышалъ я, какъ пронзительный хохотъ арлекина смѣшивался съ тихими стонами умирающаго человѣка.
"Трогательно видѣть и слышать обращеніе души къ обыкновеннымъ дѣламъ и занятіямъ нормальной жизни, когда тѣло, между тѣмъ, слабое и безпомощное, поражено неисцѣлимымъ недугомъ; но какъ скоро эти занятія, по своему характеру, въ сильнѣйшей степени противоположны всему, что мы привыкли соединять съ важными и торжественными идеями, то впечатлѣніе, производимое подобнымъ наблюденіемъ, становится чрезвычайно поразительнымъ и сильнымъ. Театръ и трактиръ были главнѣйшими сценами похожденій страждущей души по лабиринту прошедшей жизни. Былъ вечеръ, грезилось ему; y него роль въ нынѣшнемъ спектаклѣ. Поздно. Пора идти. Зачѣмъ они останавливаютъ его? Зачѣмъ не пускаютъ изъ трактира? Ему надобно идти: онъ потеряетъ жалованье. Нѣтъ! за него уцѣпились, не пускаютъ его. Онъ закрылъ свое лицо пылающими руками и горько принялся оплакивать свою безхарактерность и жестокость неутомимыхъ преслѣдователей. Еще минута, и онъ декламировалъ шутовскія вирши, выученныя имъ для послѣдняго спектакля. Онъ всталъ и выпрямился на своей постели, раздвинулъ изсохшіе члены и принялся выдѣлывать самыя странныя фигуры: онъ былъ на сценѣ; онъ игралъ. Послѣ минутной паузы, онъ проревѣлъ послѣдній куплетъ какой-то оглушительной пѣсни. Вотъ онъ опять въ трактирѣ: ухъ, какъ жарко! Ему было дурно, боленъ онъ былъ, очень боленъ; но теперь ничего: онъ здоровъ и счастливъ. Давайте вина. Кто же вырвалъ рюмку вина изъ его рукъ? Опять все тотъ же гонитель, который преслѣдовалъ его прежде. Онъ опрокинулся навзничь, заплакалъ, застоналъ, зарыдалъ.
