— Вот так представишь, как дальше будут развиваться капиталистические реалии, и ужас охватывает. Опустошение и озлобление — ничего иного простому народу не оставлено.
— Или вот скамейки взять, — бормотал пенсионер. — За три дома отойти пришлось, чтобы свободную найти. А что, домоуправление больше не работает, что ли? Тяжело им два камня да деревянную перекладину у подъезда поставить? Не хотят работать! Вот она где, загвоздка!
— Да как работать-то, как, объясни мне! Даже бурлаком без блата не устроиться. Я не представляю, что надо сделать, чтобы стать инженером. Только людей грабить остается. Но не хочется мне грабить, пойми!
— Я о лекарствах и не говорю, — входил в раж дед. — Мне как инвалиду льготные полагаются. Так ведь днем с огнем их не сыщешь! Где вот они, настоящие капиталисты, чтобы стариков лекарством обеспечить? Капитализм — ничего, пусть будет капитализм, раз ничего другого нет, только не хотят у нас люди работать. Не хотят.
Максим осекся. Взглянул на старика пристальнее.
«Так, значит, принимаешь ты капитализм?»
Лихорадочно вгляделся он в медали: «40 лет Победы», «50 лет Победы», «60 лет Победы». Одни юбилейные.
«А где же боевые, батя?»
Поднялся он на ноги.
— Да не ветеран ты никакой! Потому и капитализм в душу запустил! Поэтому и не крепки идеалы твои! Поэтому и рад ты губернаторским подачкам!
— Или вот транспорт, — произносил старик. — Разве пенсионеры не заслужили сидений с подогревом…
Не то, понимал Максим, не то. Не опора эти люди, не стержень. Нельзя их больше в расчет принимать.
На дело они с Сидишником пошли. Тяжело, нутро ноет, мыслям неспокойно. Вспомнились слова из «Капитала»: «Труд — это процесс, который совершается между человеком и природой. В этом процессе человек своей деятельностью опосредует, регулирует, контролирует обмен веществ между собой и природой».
Вскрыли дверь. Вошли.
Сидишник в зале орудовал, Максим в спальню полез. Сидишник — любитель техники, всегда ее забирает. У него и свои каналы сбыта есть. Технику любит, а музыку отстойную слушает. Лохопоп какой-то.
В шкафу Максим ковыряется. Нихитрый тайничок в белье отыскался быстро, но оказалась там всего пятисотрублевая купюра. Тухлая хата.
— Дяденька! — услышал вдруг сзади.
Вздрогнул. Обомлел даже.
За спиной стояла девочка лет пяти. И кулачок к нему тянула.
— Возьми денежку! — ладошкой маячит. — Денежка хорошая, круглая.
Совсем что-то плохо Максиму стало.
— Что там? — подскочил на звуки Сидишник. — Эге, откуда она вылезла?
