— Здравствуйте! Ах, как я рада вас видеть!.. Я хотела вас поблагодарить… Если такую благодарность можно выразить словами.
Приятный, чистый голос; теплота, сердечная нотка.
— Не стоит благодарности, сударыня.
Меня поразила какая-то небывалая резкость в тоне Печерицы. С ним разговаривала Елена.
— Как! Это не стоит благодарности?
— Да, не стоит: за глупость не благодарят.
— Извините… Спасти утопающего вы называете глупостью?
— Смотря по тому, кто утопающий и кто рискует своей жизнью для его спасения. В данном случае это глупо.
— Понимаю… То есть я такое беспутное существо, что рисковать из-за меня глупо? да?…
Ее голос звенел.
— Да, — отрезал Печерица. Признаюсь, мне сделалось просто противно.
Ни один, кажется, герой кабака не в состоянии так оскорбить ни в чем не повинную женщину. Я вышел из своего убежища и направился к ним.
Елена стояла возле старой, покривившейся березы, прислонившись спиною к стволу, как бы боясь упасть. Она была в сером ситцевом платье; соломенная шляпка и зонтик лежали на траве; руки бессильно повисли; длинные, распущенные волосы оттеняли бледное как мрамор лицо; ноздри нервно вздрагивали, на опущенных ресницах дрожали слезы. Чудно хороша была она в эту минуту. Шагах в десяти, у дуба, стоял Печерица с таким бледным, страдальческим лицом, что по наружности обоих трудно было определить, кто кого оскорбил и кому придется помогать в случае обморока.
Я сделал вид, что забрел сюда случайно, очень обрадовался случаю выразить m-me Инсаровой свою самую задушевную благодарность за ее заботы обо мне во время болезни, за то самоотвержение, которому я, может быть, обязан жизнью…
— О, я с восторгом принимаю вашу благодарность: ваша-то жизнь уж наверное нужна… Но — услуга за услугу — проводите меня домой: мне что-то нездоровится…
Она надела шляпку, взяла мою руку, и мы вышли из лесу.
Всю дорогу она промолчала; в саду предложила отдохнуть, села на скамейку и задумалась, как бы позабыв о моем присутствии. Мне стало чрезвычайно жаль ее.
— Я был невольным свидетелем грубости моего товарища, — начал я с самым искренним желанием утешить бедную женщину. — К нему надобно относиться снисходительно: он, в сущности, чрезвычайно добр…
— О да! очень высокая доброта, до нее не достанешь!.. И за что обижать человека? — воодушевилась она. — Что он во мне уездное самодовольство своей деятельностью видит, что ли?… Хоть бы капельку жалости, внимания… Легко мне, вы думаете, пришлось в Болгарии? Но я бросила дело, к которому, хотя с трудом, но привыкла и полюбила; я вернулась в Россию, потому что считала это своим долгом, принялась за работу, которую считаю полезной… Докажите мне противное!.. Зачем обескураживать и без того ни паву, ни ворону какую-то!
