И смотрела эта женщина совсем не старухой. Черное платье облекало тонкую талию с чем-то девическим, целомудренным. Никто бы не сказал, что она была мать девочки по тринадцатому году, что ей тридцать пять лет. Не пахло от нее ни камфарой, ни валерьяной.
Когда, четверть часа перед тем, Ашимовой подали карточку: "Анна Семеновна Струева" — все в ней всколыхнулось. Она хотела было отказать, но крикнула: «Просите», и поспешно стала оправлять свой пеньюар, в котором лежала на прибранной кровати, с пледом на ногах.
Это посещение почти возмутило ее. Что ей нужно?.. Полюбоваться на ее позор?
Но не прошло и пяти минут разговора, как она не в силах была отдаваться злобному чувству. Она только слушала.
Эта женщина узнала, где ее найти, от адвоката… Он, конечно, и послал ее, и послал не зря, а за делом… В душе этой женщины все перегорело. Она просто, без хныканья, без фраз, рассказала про внезапную смерть старшей дочери, про свое душевное расстройство и про свое излечение. И под конец рассказа она вдруг нагнулась — сидела она на стуле, — протянула руку и, сдерживая волнение, выговорила звуком глубокой скорби:
— Простите меня, Бога ради… Я вас довела вот до чего… Простите…
И поникла головой.
Что же было отвечать? Разносить ее?.. Всякая злобность смолкла… Неожиданное чувство жалости к ним обеим овладевало Ашимовой… Обе они стали жертвы одного влечения, как бы сестры по судьбе своей.
Потом, оправившись, та начала говорить просто, как о деле, которое надо наладить поскорее, тоном должницы, готовой заплатить все просроченные проценты.
Недоверие на секунду закралось в Ашимову: не ловушка ли это?
— Почему же, — спросила она, наконец, кротко, почти стыдливо, — вы так долго не соглашались?.. Я не хочу верить, чтобы из одного упорства… после того, что я сейчас выслушала от вас.
— Почему? Лидия Кирилловна… На это легко ответить, когда знаешь, что тебя поймут.
— Я пойму вас, — сказал Ашимова, подняла голову и прислонилась ею к высоко взбитым подушкам.
Почему она упиралась?.. Потому, что не могла еще совладать с любовью к человеку, созданному ею, потому что любовь к нему перешла в материнское чувство и она не отделяла его от своих детей, рожденных от него же; потому что она страшилась лишить детей отца; потому что она изучила его натуру и знала, что он может, переходя от увлечения к увлечению, — лишиться всего… Упираясь, она хотела сохранить ему семью, куда он мог бы вернуться, побитый жизнью.
Все это отзывалось чем-то слишком чистым и возвышенным, почти театральным, но Ашимова уже не могла не верить тому, что такие именно побуждения руководили ее соперницей. Незаметно исчезла для нее всякая возможность смотреть на Струеву, как на "злую разлучницу".
