Вот через какой «труп» она скорее всего перешагнет: через труп своего ребенка.
Слезы потекли у нее быстро и обильно и немного облегчили ее. Она потянулась исхудалой рукой к пуговке звонка, приходившейся над ночным столиком.
Отворила дверь сиделка в темно-сером платье и фартуке.
— Как маленький? — спросила она возбужденно, довольно еще сильным голосом.
— Ничего-с.
— Кормилица с ним?
— С ним.
— Марья Филипповна дома?
— Дома-с.
— Попросите ее ко мне на минутку.
Сиделка скрылась.
Третью неделю лежит она здесь, у этой Марьи Филипповны — ученой «мадамы», как зовет ее сиделка.
Какою смелою считала она себя год назад, и позднее, когда страсть туманила ей голову. Минутами она гнала от себя всякий страх перед последствиями, хотела даже выставить напоказ то, что другие считают постыдным. Пускай та ненавистная женщина, которая довела ее до этого, знает, что она открыто будет матерью.
Вышло совсем не так. Несколько месяцев она скрывала свое положение и прибегла к укрывательству ученой мадамы, как сотни других девушек и вдов.
Но это не все… Можно снести сознание своего малодушия и своей неудачи и продолжать любить, верить в того, кто был причиной страданий.
Любит ли она теперь, вот в эту минуту?.. И верит ли?
Она хотела бы верить до последней минуты. Да и какое она может привести несомненное, разительное доказательство того, что этот человек предал ее, бросил, поступил, как бездушный развратник?
Факты — не за него; но и не против него.
Хлопоты о разводе они должны были прекратить… Жена его — чуть не сумасшедшая, в лечебнице психиатра… Он ездил в Москву повидать детей, вернулся оттуда расстроенным; но не сухим, не злым.
Ровно за две недели до рождения ее ребенка он пришел к ней и сказал: если она не хочет, чтобы он подписывал контракт на Лондон — он ответит отказом по телеграфу… Как могла она удержать его? Он предлагал взять ее с собой. Она и на это не согласилась. Почему? Не хотела этой «милостыни», не желала быть обузой, стыдилась своего положения, боялась, что он охладеет к ней именно потому, что она обуза, что с ней надо будет просиживать все свободные дни.
Он и уехал. Прощаясь, плакал, кажется, искренно, предложил денег; она раскричалась на него, как никогда не кричала. В этом она увидала унизительную «подачку». "На, мол, тебе тысячу рублей и будь довольна, а я — умываю руки; я сделал все, что следует порядочному человеку".
И тогда, после сцены прощания, впервые заползло в ее душу сомнение: полно, любит ли она его беззаветно, тот ли он, с кем надо ей скоротать свой век?
