"То есть к чему же? — спрашивал себя он, когда разговаривал умственно с самим собою, — к чему же?"
К тому, что есть для человека самого драгоценного — к свободе совести, к ее неприкосновенности.
Вот сегодня, когда он прочтет Ивану Прокофьичу свои "итоги", — всего яснее и выступит, в какой степени сильно это равнодушие.
И произойдет уже "радикальная разборка".
Он не боится за их приятельские отношения. Заплатин, разумеется, стоит за полную терпимость.
Но этого мало! И, забегая вперед, Щелоков уже повторял в голове все те доводы, которые у него накопились годами против такого "печального равнодушия", и не в пошлой толпе, ничего не знающей, кроме своей жуирской сутолоки, а в самой молодой, свежей интеллигенции.
Охваченный своими мыслями, он невзвиделся, как был уже около Экзерциргауза, перед Воздвиженкой.
*
— Ну, как? — спросил Щелоков, когда дочел последний свой вывод.
Он сидел у столика с единственной свечой под абажуром. Заплатин, поджав под себя ноги, примостился на клеенчатом диване.
В комнате стояла почти полная темнота.
— Что ж… Щелоков… Это очень содержательно и ново. И прекрасный у тебя… веский язык.
— Спасибо, Иван Прокофьич. Но это ты кладешь свое одобрение по части формы.
— Не одной формы, а и содержания, Авив Захарыч.
— Да… Но я, милый человек, хотел бы знать — как ты и люди твоего поколения вообще относитесь к самой сути всякого такого свободного исповедания веры?
Заплатин помолчал. Он и слушал чтение приятеля не так, как бы следовало. На душе у него было все так же скверно, как и два-три дня, как и пять дней назад. К тому же и голова болела невралгически. Сон у него отвратительный и во всем теле "прострация".
— Как сказать…
— Нет, позволь, — остановил Щелоков, положив свою тетрадку на стол, и подсел к Заплатину. — Я до сих пор, Иван Прокофьич, изумляюсь…
— Чему? — вяло спросил Заплатин.
— А тому равнодушию, с каким вы, интеллигенты, принадлежащие к господствующему исповеданию, трактуете все, что составляет суть духовной жизни целого народа.
— Изумляешься?
— А то как же? Положим, ты и сотни других, прошедших через университетское ученье, — воображаете себя свободными мыслителями. Но это не резон! Ты все- таки член господствующей церкви. На тебя, прямо или косвенно, падает ответственность.
— Постой, Авив Захарыч. Никакой ответственности мы на себя брать не можем. Мы, уж если на то пошло, гораздо больше закрепощены, чем любой сектант.
— А отчего? — горячее перебил Щелоков. — Отчего?
