— Ну, давай, сними запрет и представь ложку. Я же без твоего разрешения никак не могу тебе помочь.
Да, сурово у них там всё. Инициатива, как водится, наказуема. Вот он корчит из себя непонятно что, а сам без меня никто и ничто. Запрет я снял, но в этот момент на меня накатила вторая волна галлюцинаций. Неудачно всё совпало, потому что теперь весь этот бред тот час же материализовался вместе с вожделенной ложкой. Теперь нас в камере было уже не двое, а четверо: я, Вирка и Толян с Надюхой. Хорошо хоть, что в тот момент меня не посетило что-то более страшное!
Надюха подошла ко мне, взяла горшок с «кашей» и брезгливо понюхала.
— Да, Олежек, паршиво тебя здесь кормят, — сказало она, — а, помнишь, как ты мою стряпню ругал? Вот теперь ешь то, что дают и радуйся.
Я совсем забыл, что это всего лишь моя фантазия, услужливо материализованная вирусом. Надька получилась такой живой и настоящей, что не поверить в неё было невозможно. Толян заржал и тоже поспешил вставить своё веское слово:
— Ешь, Лёлик, а то скоро ноги протянешь от голода.
— Не протяну, — упрямо тряхнул я головой и, содрогаясь от отвращения, съел первую ложку.
Как ни странно, но ничего страшного не произошло. Каша оказалось всего лишь приторно-сладкой, но есть её можно было. Правда, я сразу же обнаружил в ней каких-то мелких жучков, видимо, местный аналог наших долгоносиков. Ну, естественно, кто мне даст нормальную еду. Видимо, решили скормить просроченный продукт — чего добру пропадать, а пленнику, да ещё и обречённому на смерть, и такое сгодится.
Чего ты рожи тут корчишь? — Возмутилась Надежда. — Дарёному коню в зубы не смотрят. Радуйся, что хоть этим накормили. А то, посмотрите, люди добрые, какие мы все тут гурманы!
— Блин, Вирка, да убери ты их! — Вырвалось у меня. — Даже здесь от неё покоя нет! И вообще, сообрази мне что-нибудь вкусное, чтобы не так противно было есть эту дрянь.
ВВВ услужливо полил и без того приторную кашу клубничным вареньем. Не дождавшись от меня возмущённых воплей, он создал большую хорошо прожаренную отбивную и положил её прямо мне на колено.
— Вирка, не усердствуй так. Отбивная к этому гарниру никак не катит. Но за заботу спасибо.
Я ел скользкое месиво и проклинал тот день, когда дал своё согласие на эту авантюру. Но ничего, переживу. Ленинград голодал девятьсот дней! В блокаду такая каша сошла бы за изысканное блюдо. Горячие комки падали в желудок, усмиряя разбушевавшееся чувство голода. Следом за бурым, противным, но калорийным месивом туда же отправилась вкусная, но абсолютно бесполезная Виркина отбивная. Теперь хотелось пить.
