Последнее, что я видел, это чёрные глаза, склонившегося надо мной Белька и его тонкие кисти, которыми он совершал надо мной какие-то замысловатые пассы. Хотелось пошутить на тему Чумака и Кашпировского, но губы уже не слушались меня. Тяжёлые веки слиплись, голова вдавилась в подушку, а тело наполнилось горячим свинцом и весь остальной мир перестал для меня существовать. И не было ни кошмаров, ни галлюцинаций, я, словно умер. Казалось, что меня качает, словно ребёнка в колыбели, медленная река и несёт неизвестно куда и зачем. Я, кажется, даже слышал монотонный плеск волн. Тихо, спокойно я уплывал в мир без запахов, звуков и красок, в спасительную темноту и тишину. В голове лениво шевельнулась мысль: "наверное, я уже умер или умираю".
Проснулся я от того, что кто-то грубо и бесцеремонно меня тормошил и густым, сочным басом требовал:
— Лёлик, просыпайся! Что с тобой?
Голос показался мне знакомым. Я открыл глаза и увидел Толика. Интересно девки пляшут! Как он здесь у меня оказался?
— Живой, — обрадовался Надькин муж, — я уже думал, что ты помер или в коме. Час уже не могу тебя разбудить. Ну, ты и дрыхнешь!
На кухне гремела посудой Надюха. Я её не видел, но понимал, что никого другого здесь быть не может. Странно, но мне заметно полегчало. Дышать стало легче, а назойливый кактус из горла исчез. Правда, оставалась ещё слабость и кружилась голова, но мысли о скорой кончине меня больше не посещали. Вернулся аппетит! Я посмотрел в окно, чтобы понять, сколько прошло времени с того момента, как я отключился. На улице по-прежнему стояло серое, словно припорошенное пеплом, промозглое ноябрьское утро.
— Толян, — спросил я почти робко у своего визитёра, — это ещё сегодня или уже завтра? Ничего не могу понять.
Толик звучно икнул и разразился гомерическим хохотом. Он смеялся так громко и так весело, что у меня на душе полегчало.
— Это уже завтра, — ответил он. — Надюха мне всю плешь проела. Орёт, как ненормальная: "Там человек помирает! Мы должны ему помочь, потому что он больше никому не нужен. Если он умрёт, то его смерть будет на нашей совести!". А ты ничего, я смотрю, даже бодренький. А с Надькой спорить — себе дороже. Она любому мозги наизнанку вывернет и скажет, что так и было, — он коротко хохотнул. — Есть такая работа — отравлять жизнь другим. Пей!
Он протянул мне чашку с горячим молоком, на поверхности которого плавала янтарная масляная плёнка. Я скривился, с детства ненавижу кипячёное молоко! Но Толян продолжал настаивать:
