– И чего у тебя вокруг хера все бритое? Мандавошки что ли заели?
Рахим добродушно рассмеялся:
– Музульман мы, понимаешь? В нашей вере все должно брить: вокруг хую и подмьшжой.
– Колко мне, дяденька Рахим!
– Ты потерпи, Лубка, – через недель пару новые волосы у меня вырастут. Я уж их не тронь – для тебе, жены моей, беречь буду.
– Ну пойдем, супруг долгожданный, – шутливо заговорил Любка, – ты бумажки расписывать, да жопу просиживать, а я – жопу надрывать, тачки эти ебаные толкать!
– Ты, Лубка, меня слушать – не будешь жопу рвать. Я тебе десяток тачек приписывать буду, так? И еще ты, как бригадир не смотрел, – положи в тачку ватник, а сверху песками, да камнями посыпай, понял?
– Ох ты, как же я не сообразил, сам-то!?
– Женщин ты, Лубка, мозга у тебя не мужская. Ты меня слушишь – жить в зоне как в раю будишь!
И потекла Любкина жизнь, словно вода в бурливом весеннем ручье. Подкрепляемый Рахимовым хлебом и салом, а иногда и копченой колбаской, он ожил, повеселел и бодро толкал полупустую тачку, выглядевшую внешне вполне легально, хотя под тонкий слой песка Любка умудрялся запихивать два ватника (свой собственный и Рахимов). К татарину и его запаху он постепенно привык и стал находить даже удовольствие в их встречах на вахте под охраной знакомого мента. В зоне, конечно, быстро узнали о Любкиной связи, но на удивление отнеслись спокойно и беззлобно.
– Ты, Любка, как ты есть контрольная полюбовница, замолви словечко за бригаду. Мы без благодарности твоего Рахима не оставим! – просил его то один, то другой бригадир.
– Я вот что тебе скажу, Коля, – ответствовал Любка, быстро освоившийся в своей роли придворной фаворитки – Ты хоть и сволочил меня и кинул на самое сквозное место в бараке, но мы люди не дешевые и зла не помним. Сколько тебе тачек надоть?
– Да сотен пять – до 110 процентов дотянуть
– Многовато – знаешь, как оно опасно теперь с припиской?
– Да я же не задаром!
– Об задаром и речи не могет быть! Два кило копченки, три буханки белого и две пачки грузинского второго сорту!
– Ты что, сдурел? Где я тебе два кило копченки возьму?!
– Это, мил человек, не наше дело! – куражился Любка.
– Да скинь ты немного, ебена мать!
– Ты, Николай, меня не матери, я хоть и пидорас в законе, а матерных слов не употребляю!
После длительной торговли, в которой Любка находил истинное наслаждение, он, конечно, «скидывал», и ко всеобщему удовольствию: бригада получала свои 110 процентов и выходила на – N-e место, получая переходящий флажок и заветный приварок, а Любка и его повелитель Рахим, да заодно и упомянутый мент, употребляли посылочные продукты. Так прошел Любкин первый год в зоне. К Новому году на удивление всего лагеря Любку упомянули в приказе и даже пропечатали в лагерной многотиражке под рубрикой «Наши передовики». Рядом с заметкой, где говорилось, конечно, о стахановцах и стахановках, великом почине и прочем, красовалась мутноватая форография Любки, везущего огромную, с верхом насыпанную тачку, с подписью «Равняйся на впереди идущих! Стахановец зоны Петр… выполнил двухгодовую норму к 31 декабря». Под песком как всегда были ватники.
