— Эйдриан король, — сказал герцог Калас. — Его поддерживают Бригада Непобедимых, армия Урсала и те наемники, которые приняли его как короля еще до того, как он занял трон. Этот человек, путем переговоров или войны, укрепит королевство и перестроит церковь Абеля…
— По-видимому, мечты о последнем и заставляют тебя столь рьяно поддерживать его, — прервал его Брезерфорд. — Надеешься, что война приведет к таким изменениям в церкви, которые соответствуют взглядам этого безумца Маркало Де'Уннеро? Или же плотоядный трепет у тебя вызывает мысль о расколе в церкви? В чем дело, мой старый друг? Возможно, король Эйдриан добивается ослабления церкви, стараясь свести к минимуму ее роль в делах государства. Ты этого хочешь?
Не отвечая, Калас облокотился на перила.
Вернувшись в свое тело, Эйдриан удовлетворенно улыбнулся.
Однорукий отец-настоятель абеликанской церкви сидел в кресле. Спину он держал прямо, седые волосы, как всегда, были аккуратно подстрижены и лежали волосок к волоску. Что же касается состояния его души… Никто из присутствующих — ни аббат Гленденхук из Сент-Гвендолин, ни Мачузо и другие магистры Санта-Мер-Абель, ни Виссенти Мальборо, привезший ошеломляющие новости из аббатства Сент-Прешес, — никогда не видел Фио Бурэя таким потрясенным.
Они находились в заново обустроенном зале для аудиенций в центральной башне огромного аббатства, окна которого выходили на залив Всех Святых. После того как одна из начальствующих сестер ордена стала королевой, главой светской власти, отец-настоятель Фио Бурэй, уверенный, что теперь влияние церкви сможет распространиться еще шире, решил, что ему нужно иметь в аббатстве нечто выдающееся. Место, где он мог бы принимать придворных и, возможно, даже самого короля Дануба. Поэтому перекрытия между тремя этажами над одним из больших помещений убрали, в результате чего получился один огромный зал высотой в добрых шестьдесят футов, с балконом, протянувшимся вдоль стены.
В зал можно было войти только из приемной, через огромные двери слева от кресла Фио Бурэя, прямо напротив которого находилось огромное панорамное окно с искусно выполненным витражом. Выложенная из кусочков розового и пурпурного, голубого и желтого стекла, на окне была изображена нетленная рука Эвелина Десбриса, простертая над поверхностью ставшей ему могилой горы Аида. Однорукий монах — надо полагать, сам Бурэй — с пустым рукавом, засунутым за пояс коричневой рясы, стоял на коленях, целуя выступившую на этой руке кровь.
