— Богохульник ты. Уж чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Мы тебе скапуляр наденем, он из тебя всех бесов изгонит.
— …А потом нашелся дурак один. Полюбил ее, что ли. Ну и сказал: «Так и быть, рискну, покрою твой грех». Вот она за меня и пошла.
— Не грех это был, а святое семя Блаженного. Младенчик-то, девочка эта, она же тебе в дар досталась как Божье благословение! Таким сокровищем владеть, от святости рожденным!
— Мелите, мелите давайте!
— Что, что ты сказал?
— Что у дочки Анаклето Моронеса сидела в животе внучка Анаклето Моронеса.
— Это ты все выдумал, чтобы опорочить его. Ты всегда мастер был на враки.
— Враки? А как же насчет других? Да ведь он в нашем краю всех девок до одной перепортил. Непременно ему на ночь девушку в комнату надо, чтобы сон его берегла.
— Это он чистоты своей ради. Чтобы в грехе не замараться. Невинностью себя окружал, чтобы она душу его от грязи ограждала.
— Побывали бы у него там ночью — другое запели.
— Неправда, я у него была, — заявила старуха Мелькиадес. — Он меня пригласил, и я всю ночь его охраняла.
— Ну и что?
— Ничего. Под утро, как похолодало, он меня сам чудотворными своими руками одеялом укрыл. А я ему «спасибо» сказала, что он меня теплом своего тела согрел. И ничего другого между нами не было.
— Это потому, что ты ему старовата показалась. Он молоденьких любил, таких, чтоб стиснул ее, а она вот-вот переломится, чтоб аж в ушах треск — будто скорлупки арахисовые разламываешь.
— Безбожник проклятый, вот ты кто, Лукас Лукатеро. Безбожник, каких еще свет не видывал!
Это заговорила Сирота, самая старая из четырех. Глаза у нее вечно были на мокром месте.
— Когда я сиротой осталась, — руки у нее тряслись и по щекам катились слезы, — он облегчил мою сиротскую долю, отца мне заменил и мать. Целую ночь со мной пробыл, ласкал да утешал, помог горе избыть.
Слезы лились у нее в три ручья.
— Так о чем же ты плачешь? — спросил я.
— Родителей у меня убили. Осталась я сиротой, одна-одинешенька. А лета мои были такие, что уж не найдешь ни опоры себе, ни поддержки. За всю-то мою жизнь одна-единственная и была у меня ночь, когда благодетель наш Анаклето обнимал меня утешными своими руками. А ты грязью в него кидаешь.
— Он был святой.
— Он был добрей самой доброты.
— Мы думали, ты пойдешь по его стопам. Ведь он тебе все свое наследство отказал.
— Наследство! Мешок грехов смертных — вот что он мне отказал. Да еще старухой придурковатой наградил. Конечно, не такой старой, как вы, но уж зато дури у ней на всех на вас хватит. Счастье еще, что с рук ее скачал. Сам ей двери открыл — скатертью дорожка.
