Так что незачем было и навстречу им выходить, бояться, что потопчут поле. Попал как в мышеловку, поди теперь вырвись.
Он плелся, охраняемый солдатами, подавляя в себе желание попросить их, чтобы они его отпустили. Он не видел их лиц, одни только темные фигуры, которые то приближались, то отдалялись от него. И когда он наконец заговорил, у него не было уверенности, что эти люди его слышат.
— Я никогда никому не сделал ничего худого, — сказал он им.
Но от его слов не произошло никакой перемены. Темные фигуры скорей всего даже не заметили, что он к ним обращается. Ни один из них не повернул к нему головы. Они шагали бесчувственные, как во сне.
Тогда он понял, что сказать ему больше нечего, и надо поискать, нет ли какой-нибудь другой надежды на спасение. Руки его снова повисли плетьми; так он и вошел в город, и потащился мимо первых домов, а впереди, сзади и по бокам шагали четыре смутные человеческие фигуры, казавшиеся почти черными от черноты ночи.
— Господин полковник, мы привели того человека.
Они остановились у порога, не входя в дом. Он почтительно держал шляпу в руках, ожидая, что к ним сейчас выйдут. Но никто не вышел.
— Какого человека? — спросил голос изнутри дома.
— Того, из Пало-де-Венадо, господин полковник. Которого вы приказали привести.
— Узнай у него, жил он когда-то в Алиме или нет, — продолжал голос.
— Эй ты! Полковник спрашивает, жил ли ты прежде в Алиме? — повторил стоявший напротив него сержант.
— Да, жил. Скажи полковнику, что я и родом из Алимы. Жил там до недавнего времени.
— Спроси у него, знал ли он в Алиме Гуадалупе Террероса.
— Спрашивают, знал ли ты Гуадалупе Террероса.
— Дона Лупе? Конечно. Передай, что я его знал. Он давно умер.
Голос внутри дома вдруг переменился.
— Это мне известно, что он умер. Гуадалупе Террерос — мой отец, — продолжал он, будто обращаясь к кому-то, кто сидел там внутри, за тростниковой стеной. — Когда я подрос и стал спрашивать про отца, мне сказали, что он был убит. Нелегко это — знать, что твой отец, тот, кто был бы тебе, ребенку, поддержкой, помог бы стать на ноги, — давно в могиле. А у нас с братом как раз так и вышло.
Позже мне стало известно и другое: отца зарубили тесаком, да еще для верности всадили в живот бычий рог. Мне рассказали, что люди не могли отыскать его двое суток и нашли лежащим в ручье, — видно, его туда сволокли нарочно. Он был еще жив, при последнем издыхании, и все просил, чтобы позаботились о его семье.
