— Пушкер!
— Да, дорогая. — Димка уже научился откликаться на псевдоним, не моргнув глазом.
— Гран-при дадут тебе, Пушкер! — Лиса покачнулась и уперлась ладонью в Димкину грудь.
— С чего ты взяла?
— Я конъю… конъюнктуру чувствую!
— Конъюнктура ты моя, — ласково сказал Димка, касаясь Лисьиных волос.
— Не трогать! Я в этом сраном… извините, — Лиса прикрыла рот ладошкой и оглянулась, — я в этом замечательном конкурсе четвёртый раз участвую. Понятно? И когда мне двадцать семь было, и когда двадцать восемь…
— Тихо, тихо, тихо. — Димка ни с того ни с сего поцеловал Лису, не найдя лучшего способа прекратить её неуместные откровения. Волновался ли он в этот момент о ней или всё ещё тревожился за своё эксклюзивное право на Лисьины секреты? Кто знает. Думаю, и сам Димка не смог бы ответить с уверенностью. Лиса даже протрезвела. Вокруг зашушукались.
— А может, геволюционегу или татарину дадут… — Лиса с удовольствием причмокнула губами, как бы смакуя вкус поцелуя, — у нас мужики всегда выигрывают… — Тут мигающая люстра, приковавшая взгляд Липницкой, мигнула особенно надрывно и погасла. А вместе с ней погасли и другие люстры. Надо сказать, что, судя по воцарившемуся мраку, в ту секунду погасли вообще все люстры в святом для русского писателя доме отдыха «Полянка».
— У-у-у-у! — раздался вой молодых литераторов. Игра в привидений — первая реакция представителей поколения на темноту. «Нормально!» — едко высказался Гелеранский. «Надо электрика вызвать», — посоветовала Липницкая. Принесли свечи. «Романтика! Темнота — друг молодёжи!» — воодушевлённо воскликнул неизвестно кем приглашённый к столу лысый пожилой поэт, назвавшийся собутыльником приятеля одного из членов жюри. Какого именно — все сразу забыли. Лысый поэт, ныне проживающий в Германии и приехавший подышать родным воздухом, оказался на соседнем с Димкой стуле. Воспользовавшись темнотой, лысый прочёл стих собственного сочинения. О смерти, пришедшей за Поэтом, и о том, как он уломал её на минет. Последняя деталь подчёркивалась особо. Читая, поэт бросал выразительные взгляды на координатор-шу Людмилу Степановну.
Филологиня, которая, кажется, совсем перестала разыгрывать беременную, взяла гитару. Кто-то рывком дёрнул Димку за колонну. Гелер.
— Ты чего с Виталиком треплешься?
— Да, просто. Ничего особенного…
— Смотри, он змеюка хитрая. — Гелер отскочил так же резко, как и рванул к себе Димку. С лёту подхватил Окунькову, прижал к себе и закружил в медленном танце. Обувь на ногах авторши сериалов и пьес почему-то отсутствовала. Ступнии в колготках переступали по мрамору рядом с забрызганными грязью ботинками Гелеранского. Когда музыка закончилась, Гелер, похлопывая Окунькову по заду, подтолкнул её к двери.
