Так, например, я видел, как молодая англичанка из Гранд отеля в Йокагаме соскочила вдруг с Рикши 33, когда кучер, изнывая от жары, сбросил с себя одежду, остался лишь в штанчиках, напоминавших купальные, и хотел в таком виде продолжать свою лошадиную обязанность. Ее чувство стыдливости было грубо оскорблено этим. А между тем, она решительно не считала shoking’oм проскользнуть ночью в капоте в соседний номер, у дверей коего красовались громадные сапоги, обитые гвоздями.
Все зависит от взгляда.
Художественным чутьем по отношению к красоте нагого человеческого тела японцы, как и все монголы, не обладают. Точно так же и вид наготы сам по себе не вызывает у них никакого чувственного раздражения. Они смотрят на наготу там, где она предписывается обычаями и привычками, как на нечто совершенно естественное, понятное.
Конечно, это изменяется там, где они приходят в регулярное и по большей части не совсем чистое соприкосновение с европейцами, в приморских городах, Йокагаме, Нагасаки и т. д. Там нравственная женщина скрывает свое тело не от японцев, а от чувственного взгляда европейцев и деморализованных ими соплеменников.
«Джонкина», сопровождающийся пением японский национальный танец, во время коего танцующие девушки совершенно обнажаются 34, запрещен правительством во всех прибрежных местностях. И не потому, чтобы он был сам по себе безнравственен, а потому, что он считается таковым вследствие европейского влияния, благодаря чему он оказывает пагубное действие.
В действительности, подобное представление, которое мне удалось видеть в приморском городе, несмотря на запрещение, так же мало похоже на настоящий национальный танец, виденный мною внутри страны, как и народная песня на классическую оперу.
Японец по природе очень нравственен. Ему и мысль не придет смутить пристальным взглядом совершенно нагую пли полуобнаженную женщину. И если европеец следует его примеру, то она движется пред его глазами так же естественно и непринужденно, как и перед глазами своих земляков.
Горячих бань на улице, описываемых некоторыми путешественниками, я в 1892 г. решительно не видал. Наоборот, я видел таковые внутри дома; во дворе или в саду у зажиточных людей. Для беднейшего населения существовали тогда по большей части общественные бани, которые были разделены на мужские и женские деревянными перегородками, едва достигавшими двух футов в вышину. Очевидно, эта перегородка ставилась только для формы, так как сообщению обоих полов она ничуть не могла мешать, и мужчинам не запрещено было входить в женское отделение. В Юмото, где серные ванны требовали продолжительного пребывания, я видел, как совершенно обнаженные мужчины, женщины и дети сидели рядом и мирно беседовали.
