— Ты, Генечка, — сказала мне Татьяна Петровна, когда я уже была готова в путь, — заезжай к Ельчановой, она нам родня и обидится, что ты почти мимо ворот проедешь. Там переночуешь, познакомишься со своими кузинами, ее дочерьми.
После этого она простилась со мной довольно ласково, сказав, что надеется, что я опять приеду к ней, что это будет мне полезно.
Степанида Ивановна целовала и приговаривала меня с особенным чувством, Анфиса Павловна также облобызала меня на дорогу.
III
И снова, как три месяца назад, заскрипели полозья по ухабистой дороге; зазвенели бубенчики, раскинулось перед глазами блестящее снежное пространство, замелькали там и сям села, деревни, леса и лесочки. Порою задумчивая ель осыпала нас рыхлым снегом с задетой ветки или фигурная береза сверкала в своем хрустальном наряде. В воздухе летали алмазные искры, и холод порядком щипал нос и щеки, несмотря на то, что февраль был уже за половину.
Вследствие приказания Татьяны Петровны повозка к концу дня остановилась у двухэтажного деревянного дома, и я не успела оглянуться, как была уже в объятиях двух полных, здоровых девиц с большими клетчатыми платками на шее. Они мигом стащили с меня всю теплую одежду, приговаривая:
— Ах, ma chere,[8] как мы рады! мы давно желали тебя видеть, милая кузинушка!
В дверях залы стояла мать их, пожилая некрасивая женщина.
— Очень рада, chere amie,[9] — сказала она, — что ты навестила нас.
И овладев мною, она повела меня в гостиную с ситцевою, очень несвежею мебелью и, усадив возле себя, осыпала расспросами о моей тетушке и о Татьяне Петровне.
Между тем в маленькой диванной старшая кузина Анюта суетилась за самоваром; другая, Варя, спросила у матери ключи и, получив огромную связку их из кармана последней, ушла хлопотать, вероятно, по хозяйству.
— Где будете чай-то кушать, маменька? — крикнула Анюта.
— Куда тебе угодно, chere amie? — обратилась ко мне Александра Дмитриевна, — сюда, или без церемонии, к самовару?
Я, разумеется, предпочла последнее.
— Премиленькая Генечка! — сказала Александра Дмитриевна. — Я тебя еще крошкой видела.
— Кушай, душечка кузинушка! — проговорила Анюта, подавая чашку.
Скоро пришла и Варя с огромным белым хлебом в руках.
— Кажется, ты могла бы приказать подать кому-нибудь и положить на поднос. Догадки-то у вас нет ни в чем! — сказала Александра Дмитриевна.
— Я так, без церемонии, маменька.
— Нисколько не умно, — отвечала ей мать довольно раздражительно.
— Вот жизнь-то наша, — шепнула мне Анюта, — все ворчит.
