Девичья была завалена лоскутками от шившегося приданого, на которое Анфиса Павловна поглядывала с худо скрытою завистью. Я смотрела на все эти приготовления с безотчетным любопытством. Мысль о супружестве в первый раз ясно пришла мне в голову со всем ее важным и страшным значением. Я втайне удивлялась спокойствию Лизы, которая так легко, будто шутя, брала на себя великую ответственность составить счастье другого человека. Иногда же, глядя на всю суматоху, окружавшую невесту, на внимание к ней всех и каждого, на праздничный вид, который она разливала вокруг себя, я думала, что быть невестой весело…
Приехал и генерал, столь нетерпеливо ожидаемый, плотный, плечистый старик, с широкими черными бровями и с сильною сединой в густых волосах, принявших от нее стальной цвет. Голос у него был резкий, скрипучий, глаза живые и веселые.
Татьяна Петровна встретила его, как родного. Он даже остановился у нее в доме. На меня он мало обращал внимания.
Наступил день помолвки. Призван был священник, освещена большая зала, приглашены были кое-кто из знакомых, которые съехались к девяти часам вечера.
В девять часов Лиза, вся в белом, выведена была торжественно Татьяной Петровной из внутренних комнат. Она и жених, в новом фраке и белом галстуке, поставлены были посредине. Священник прочитал молитву, и обряд обручения был совершен. После начались поздравления, подавалось шампанское.
С тех пор как подруга моя приняла великое звание невесты, интересы наши с каждым днем расходились все больше и больше. К ее жениху я не чувствовала ни малейшей симпатии и не могла тепло и сердечно войти в эту новую ее привязанность. С утра до вечера она была занята или со своим женихом, или примериванием новых платьев. Все это удаляло нас друг от друга и поселяло во мне чувство невольного, грустного отчуждения. Итак, я все более и более погружалась душой в то неопределенное, тягостное одиночество, которое еще тяжелее налегало на меня, когда я бывала окружена посторонними.
Я не могла сойтись дружески ни с одною из немногих знакомых девиц, хотя все они были очень любезны со мной. Странное дело! в доме моей тетушки, будучи почти ребенком, я казалась старше своих лет; теперь же, когда я была почти взрослою, все считали меня ребенком. Может быть, причиной этому была моя неловкость и неопытность в жизни, придававшая, вероятно, лицу моему выражение детской робости.
Татьяна Петровна написала к моей тетушке письмо, в котором ясно и положительно доказала необходимость, для моей же пользы, оставить меня еще на несколько времени в ее доме; моя тетушка не без горя, но со всею покорностью благоразумной, чуждой всякого эгоизма привязанности, согласилась на это.
