— Нет, матушки-барышни, будут хорошие женихи — с Богом выходите… Вот уж у этой есть на примете, — продолжала она, обратясь к Лизе и слегка касаясь рукой ее платья.
Лиза стыдливо улыбнулась.
— На днях обещал быть, у родных гостит. Что? небось, сердечко-то екает? Не теряй счастья, ведь на маменькино-то состояние нечего надеяться. А человек он умный, хороший, ну и генерал его любит…
— А не знаете, Степанида Ивановна, получил он место? — с живостью спросила Лиза,
— Нет еще, но обещают скоро дать. Ну ведь генерал его очень любит. Что рот-то разинула? убирай чашки! — Последние слова относились к заслушавшейся девочке, которая бросилась к столу и стала мыть и перетирать чашки.
— Тетенька желают вас видеть, барышни, — сказала вошедшая в комнату кислая худая фигура уже знакомой мне горничной Татьяны Петровны, приезжавшей с ней в нашу усадьбу.
— Да все ли гости разъехались, Анна Васильевна? — спросила Лиза, — ведь мы по-дорожному одеты.
— Все разъехались. Нил Иваныч да Антон Силыч у нас еще, да они не взыщут.
— Ну, старики ничего, — сказала Лиза. — Что они, все так же жуют да до полуночи в карты бьются?
— Что им делать-то больше-с, — вяло отвечала Анна Васильевна, — одно занятие.
— Пойдем, Генечка! Ведь Татьяна Петровна поздно ложится; она поговорит с нами да, верно, скоро и отпустит спать. А правду тебе сказать — я ужасно устала, да и у тебя глаза закрываются… Где они сидят?
— В портретной-с. Вот я вам посвечу, в коридоре огня-то нет.
Мы последовали за Анной Васильевной до дверей портретной, откуда слышался громкий и твердый голос Татьяны Петровны и какие-то хриплые, шипящие голоса ее собеседников.
Портретная была небольшая четырехугольная комната, принимавшая довольно мрачный характер от фамильных, большого размера портретов, висевших на стенах ее и угрюмо глядевших из темного фона. Тут были большею частью мужчины в екатерининских и павловских мундирах; из женских — только Татьяна Петровна, молодая, в пудре и кружевах, красовалась над диваном, да еще незнакомое лицо молодой, очень красивой женщины, дальней нашей родственницы, как узнала я после. Ни лицам, ни положениям их художник не позаботился придать ни малейшего выражения жизни. Однако глаза у них были такие, что так, казалось, и смотрели на вас. Это была одна из причин, почему Лиза, судя по ее рассказам, боялась входить одна в портретную в сумерки или при слабом освещении.
При входе нашем Татьяна Петровна обратилась к нам и сказала:
