— Ну, теперь в путь, Алкидушка! — сказала девушка, быстро вскочив в седло и гладя шею коня своею маленькою ручкой. — Давай теперь пику, Артем.
Артем, старый денщик ее отца, простоватый малый, более боявшийся барского коня, чем самого барина (потому что Алкид сразу узнавал, когда Артем был хоть немного под хмельком, и в это время Алкид в грош не ставил Артема, часто выгонял из конюшни и даже драл за волосы). Артем подал своей молоденькой госпоже казацкую пику.
— Теперича вы, барышня, в акурат казак, — сказал он, ухмыляясь.
— Да, Артемушка? — радостно спросила девочка.
— Лопни глаза-утроба… Сам Анапарт испужается.
— Ну, прощай, добрый Артем… никому не говори, что видел меня здесь.
Она сунула ему что-то в руку, тронула коня и скоро скрылась из глаз своего добродушного оруженосца, который изумленно качал головой:
«Уж и Пилат-девка! вот разбойник — сущий Пилат… а добрая…»
Несколько времени девушка скакала быстро, как бы чувствуя за собою погоню — погоню прошлого, погоню своего детства, погоню женщины-рабы, от которой она отрекалась, убегала… Чем лихорадочнее она скакала, тем мучительнее отзывалась в ней эта боязнь возврата и тем явственнее слышалось ей, будто ветер свистит в уши: «Не уйдешь от себя… не уйдешь от женщины, не ускачешь от рабства… Судьба женщины найдет тебя и в поле, и в море… Под грохот ядер, в пылу битвы — скажется в тебе женщина…»
Месяц между тем скрылся. Ночь становилась все мрачней и мрачней. Дорога пошла темным сосновым лесом, где и закаленному в бедах и опасностях мужику стало бы страшно… При едва заметном просвете так и кажется, будто от гигантских сосен протягиваются косматые руки, косматое чудовище трясет длинною бородою и грозится охватить невидимыми руками… «Злой Керемет… косматый Керемет…» — вспоминаются девочке рассказы о лесном духе.
И она гонит от себя эти воспоминания… «Я на воле… я свободна… мне принадлежит весь мир… Я сама взяла свободу, драгоценнейший дар неба, сама завоевала ее — и сохраню до могилы, до последнего издыхания… Папа мой милый, добрый, слышишь, как кричит к тебе мое сердце? как оно голубем, ласточкой вьется у тебя под окном?.. Прощай, мой незабвенный учитель… Я ворочусь к тебе, мой папа, но не раньше, как стану лицом к лицу с гордым корсиканцем и когда буду иметь право сказать тебе: „И я билась против Бонапарта“».
2
На другой день отец и мать девушки, ночной путешественницы, собрались к утреннему чаю вместе с другими членами семьи.
