— Возьми чашку, поешь с нами.
Я сидел с ними, со взрослыми мужчинами нашего рода, и ел вкусный горячий бульон. Они же, не обращая на меня внимания, вели медлительные беседы, неспешно резали мясо, наливали еще бульону. «Эхэ-хэ!» — то и дело вздыхал кто-нибудь из них, и не был этот вздох полон затаенной обиды или скрытой горечи, а полон был сытого удовольствия, исходил из плотно набитого вкусной едой брюха. «Эхэ-хэ!»
Я рассматривал их. Никогда еще мне не доводилось видеть столько единородцев мужского пола. Я знал только двоих: Бурчи, старшего табунщика бега, и маленького подслеповатого старика по имени Шалбан-ага, славившегося своей прожорливостью. Этот Шалбан-ага был известен тем, что в одиночку мог съесть целого ягненка и выпить бурдюк ойрака. Видеть это было удивительно, потому что Шалбан-ага был ростом мал и телом тщедушен. Сейчас он, отдуваясь, с лицом, покрытым обильным потом, доедал шестую чашку бульона. Бурчи, посмеиваясь, смотрел на него.
— Что, уважаемый Шалбан-ага, еще налить? — спросил он, когда тот опорожнил чашку.
Шалбан-ага замигал.
— Налей, пожалуй, — сказал он не очень уверенно.
— А то мясо готово, сейчас еще жареного принесут, — подначивал Бурчи, перемигиваясь с другими.
— Так пока его поднесут, — сказал Шалбан-ага, жадно поглядывая на котел. — А бульон вон какой вкусный. Ты налей еще, друг Бурчи. От жидкого, небось, бурдюк не лопнет, — добавил он под общий смех, похлопывая себя по животу.
Сквозь густую шумную толпу к нам пробилась Нишкни.
— Вот ты где! — закричала она, увидев меня. — Пошли скорее, там Шмешу-хэхэхэй выступает.
— Невеста, э? — подмигнул мне Шалбан-ага.
Мне стало неприятно смотреть на его лоснящееся лицо, сальные глазки. Я встал и пошел с Нишкни.
Местонахождение Шмешу-хэхэхэя можно было легко отыскать по громовому смеху зрителей. Мы едва протолкались сквозь плотную стену людей и оказались в первых рядах. Посреди образованного зрителями круга сухой, юркий, похожий на лисицу Шмешу-хэхэхэй потешал народ своими байками, немилосердно приправленными солью с перцем. На нем был старый халат, подпоясанный драным кушаком, на голове — древний облезлый малахай, во рту не хватало зубов, говорил он пришепетывая, но голос у него был на удивление громкий, и смешные байки вылетали одна за другой. Я видел своими глазами, как люди валятся от хохота на землю, когда он со своими ужимками рассказывал о том, как сосед его продавал коня и что из этого вышло. И ничего вроде в этой истории смешного не было — соседский конь по дороге пал, и хозяин его сел у обочины и принялся проклинать судьбу, — но Шмешу-хэхэхэй так рассказывал об этом, так причитал — ой-вой, конь мой, конь дорого-ой! — что невозможно было удержаться от смеха.
