Слов вертелось на языке так много, что Джой не сумел произнести ни одного. Он сидел и лишь отрешенно смотрел в пространство. Кайлу стало искренне жаль друга.
«Она не спит?» – спрашивает Джой.
Молчание. Ни звука не издает ни Бакстер Тейт, ни девчонка.
– Пока мы в состоянии справиться с этим, Джой, – услышал он голос Кайла. – Ситуация паршивая, однако мы что-нибудь придумаем. Нам предстоят долгие часы трудных разговоров, но не здесь, не сейчас. Вставай, пошли.
– Да. Да. Как скажешь.
Вечером Кайл встретился с отцом в греческом ресторанчике «Афинянин». На ужине был и Джой Бернардо. Успев заранее разогреть себя двумя бокалами джина с тоником, он так расслабился, что едва мог поддерживать невинную беседу. Может, причиной его неразговорчивости являлось не спиртное, а растерянность или страх, но Джой почти не подавал голоса за столом. Перед тем как раскрыть меню, Макэвой-старший осушил две рюмки мартини, а затем пустился в воспоминания о громких судебных процессах. Следуя его примеру, друг Кайла тоже заказал сухой мартини. Скоро спиртное все же развязало ему язык, но ничуть не подняло настроения.
Кайл привел его с собой по одной-единственной причине: ему не хотелось выслушивать нравоучения отца по поводу ловушек корпоративного права и необходимости заняться более достойным порядочного человека делом. Однако после второго мартини, когда Джой стал почти невменяемым, Джон Макэвой предпринял такую попытку. Сын предпочел не спорить, хрустел чесночными гренками, временами поддакивал и слушал. На скатерти возникла бутылка красного вина. Отец затянул новую историю – о неимущем, но благородном клиенте, чью запутанную тяжбу удалось выиграть. Так было всегда, ну, или почти всегда. Героем всех таких историй был исключительно он сам, а бедный человек оказывался спасенным, находил защиту и утешение.
Еще немного, и Кайл уже сожалел бы, что за столом нет матери.
Гораздо позже, когда ужин закончился, он медленно шагал по кампусу – в последний, наверное, раз в качестве студента. И Кайлу вдруг показалась немыслимой та скорость, с которой пролетели эти три года. Впрочем, учеба в юридической школе, что ни говори, его утомила. Он устал от лекций, от аудиторий и экзаменов, устал от существования на мизерный студенческий бюджет. В двадцать пять лет он ощущал себя взрослым мужчиной, превосходно образованным, не имеющим дурных привычек – словом, абсолютно целостной личностью. Будущее безоблачно, перспективы сулили такое…
