— На месте, — пробурчал Мишка.
— На месте знаешь что бывает? Прыщи! Отвечать нужно коротко и энергично — я! Вот так — будто гвоздь вбил!
— Букса. Федор Букса!
— Я! — пропищал маленький худощавый веснушчатый парнишка.
— Федя, — разволновался Ёжиков до такой степени, что даже отложил геликон в сторону. — Ты ли это, Федя? Поведай, что же ты ходишь к нам, как коленчатый вал: то ты есть, то тебя нет. Нам завтра выступать на отчетном концерте музыкальной школы перед вашими родителями и всей, так сказать, общественностью города, а ты даже на репетиции не ходишь.
— Я хожу, — пискнул Федя. — Когда могу.
— А можешь ты, я смотрю, через раз.
Оркестранты засмеялись.
— Иконников! Иконников!
— Я! — просипел кто-то в задних рядах.
— Ты чего там шипишь, как змея подколодная? Как теплая газировка…
— Я… это… — хрипло пояснил кларнетист Иконников, — заболел.
— А раз заболел, чего на занятия ходишь? Бациллы распространять? Ты на кого работаешь, Иконников? На врагов? Хочешь, чтобы у нас тут весь оркестр слег?
Хотя Виктор Сергеевич и говорил строго, Иконников понимал, что Ёжиков шутит, и широко — от уха до уха — улыбнулся:
— Нет, Виктор Сергеевич, я же никуда, кроме как в кларнет, не выдыхаю.
— Ну ладно, — пробурчал Ёжиков, — только смотри там, не выдохнись совсем в свою трубочку.
Музыканты снова захихикали.
— Братков!
— Я! — пробасил альт Братков.
— Ты вот что, Братков, — попросил Виктор Сергеевич, — ты поднимись, чтобы глаза мои на тебя посмотрели. А то давненько что-то я тебя не видал.
Высокий, на полголовы, а то и на голову выше других оркестрантов, Братков поднялся из второго ряда.
— Ну как ты стоишь, Братков! — поморщился Ёжиков. — Словно забор подпираешь, который третий век уж никак рухнуть не может. Музыкант должен стоять вот так! — подскочил Ёжиков, словно на пружине. — Вот — словно струна натянутая. А ты в воздухе виснешь, как садовый шланг гофрированный.
— Исправлюсь, Виктор Сергеевич, — пообещал Братков.
— Ну, смотри у меня, — погрозил ему пальцем Виктор Сергеевич. — Так, все приготовились? Ну давайте на счет — раз — и, два — и, три — и.
В этот день оркестр, то ли из-за нагоняя, то ли из-за того, что Ёжиков разрядил атмосферу своими шуточками, играл лучше. И даже некоторые музыканты удостоились от Ёжикова похвалы. Некоторые, но не Мишка. Мишка вдруг ни с того ни с сего начинал путаться пальцами в клапанах трубы или вступал чуть позже, чем нужно, или тянул ноту, когда все уже сыграли.
— Галкин! — сверкнул очками Ёжиков. — Ты не на палке играешь! У тебя в руках труба. Она иной раз издает сильные звуки, способные перешибить даже мой геликон. Так что будь, Галкин, завтра внимательнее, а то мы не на оркестр будем похожи, а на сборище мартовских котов. Ну, разбежались до завтра. Да, — крикнул вслед мальчишкам Ёжиков, — не забудьте про парадную форму — белый верх, черный низ!
