Он вовсе не стремился походить на турка. Ему лишь хотелось избежать общения с другими американцами, которых, как выяснилось, здесь немало даже в такое межсезонье. Кроме того, снижение численности вызвало усиление их стадного инстинкта. Малейшего знака, такого, как слово, сказанное по-английски, письма с американским штемпелем, экземпляр «Ньюс-Уик» или «Геральд Трибюн», оказывалось достаточно, чтобы вызвать у них приступ бурной общительности. Потому следовало иметь некий камуфляж, а также знать и избегать тех мест, которые они чаще всего посещают: Диван Йолу, Кумхуриет Кадесси, Американскую библиотеку, Консульство и восемь из десяти больших ресторанов.
Когда зима твердо заявила о себе, он прекратил свои экскурсии. Впрочем, два месяца хождений по оттоманским мечетям и византийским развалинам сильно обострили его чувство «произвольности». Теперь уже комнаты, в которых он жил, шаткий стол, цветастые занавески, безвкусные фотографии, пересекающиеся плоскости стен и потолков, порождали такое же изобилие «проблем», как и великие мечети Сулеймана и Султана Ахмета со всеми их михрабами и минберами, сталактитовыми нишами и фаянсовыми стенами.
И это изобилие было явно чрезмерным. Днем и ночью комнаты действовали на Джона угнетающе, отвлекали его от всего, чем он пробовал заниматься. Он знал их, как заключенный знает свою камеру — каждый дефект конструкции, каждое пятно, и даже точное расположение света в любой час дня. Конечно, можно было переставить мебель, повесить свои фотографии и карты, вымыть окна и отчистить полы, прибить какие-нибудь книжные полки (все его книги оставались в двух чемоданах). Уничтожить все чужое силой своего самоутверждения, как устраняют дурной запах благовониями или ароматами цветов. Но это означало признать поражение своей теории.
В качестве компромисса он стал посещать вечера в кафе неподалеку от своего дома. Там он сидел за столом у окна, созерцая спиральные струйки пара, поднимавшиеся из стакана с чаем. В дальнем конце длинного зала за потускневшим медным кофейником двое пожилых людей всегда играли в трик-трак. Прочие посетители сидели сами по себе, и их мысли едва ли сильно отличались от мыслей Джона. Даже когда никто не курил, воздух был насыщен едким дымом наргиле. Разговоры случались редко. Кипел наргиле, игральные кости стучали в кожаном стаканчике, шелестела газета, изредка стаканы звякали о блюдца.
На столе перед ним всегда лежали красный блокнот и шариковая ручка. Но он не прикасался к ним, пока не наставало время уходить.
