– Да, замолчи ты, дурында! – кричит на собаку. И уже мне, стервенея, срывая досаду. – С вечера надо было собираться… Куда едем, на ночь глядя?
Я чувствую вину и не вступаю в перепалку, но горечь приступает к сердцу. Говорю, успокаивая супругу:
– Не волнуйся, авось к ночи доберёмся.
– Куда в темноту ехать? Всё бы на авось ездили…
– Ну, давай тогда разгружаться…
– Не буду я разгружаться… Хочешь, таскай обратно сам.
Надулась, хлопнув дверью, ушла в дом, где ждали дети, мал-мала…
А тут и ветер-сиверик задул, завилась, скоро крепчая, позёмка, выстилая по заулку перенову, подкидывая в воздух искрящиеся охапки пороши и скоро затягивая следы. Солнце замглилось, и день сразу припотух, сугробы засвинцовели, будто уже вечер на дворе. Смута ворохнулась во мне, но я ещё не знал её причины.
"Ну что, выдюжим?!" – ласково пропел я, похлопал старую машинёшку по капоту. Пусть и груда ловко свинченного и сваренного металла, но в её глубине, как свято верят все шофера, есть отзывчивая к ласке душа, есть сердце, которое слышит тепло и чувствует уважение, как и всякое живое существо, только не может высказаться. Накинул на батарею клеммы, вставил ключ. Сиденье было словно бы отлито из танковой брони и проморожено насквозь, и мои тщедушные моселки сразу примерзли к чехлу, вскрикнули от боли. Стартёр натужно заворочался, мотор пышкнул, подавая признаки жизни, сделал пару оборотов… и сдох. Я подождал минуту и, уже невольно наполняясь испугом и растерянностью, снова с надеждою повернул в замке ключ. Но в закоченевшей утробе лишь что-то слабо чмокнуло, будто умирающая машина послала мне прощальный поцелуй, – и смолкло навсегда.
На какую-то секунду я невольно упал духом. Мороз пробивал до костей, ветер пробирался в штанишонки, выстуживал мяса, вдруг так захотелось в тепло, но там ждали жена с тёщей, сидящие на лавке, уже простившиеся с избою, их укоризненный взгляд и та неопределённость кочевого быта, куда я загнал родных мне людей по своей самонадеянности. Я со злостью пнул в скат, валенок отскочил от резины, и резкая боль в коченеющих пальцах вернула меня в чувство. Я невольно застонал, зло сплюнул, как бы освобождаясь от горечи внутри, и эта боль придала мне уверенности.
Вышел на деревню, хиус гнал по целине вороха снега, укладывал в подоконья сугробами. В какую сторону податься, кликнуть помощь? Увы, одни обабки да мухоморы по избам, а вся деятельная отрасль, отгуляв праздник, укатила по городам. Вздохнул, решительно отправился к соседям: пока ворошатся, пока ноги носят, – не откажут.
