Костя Зубатов был убогой личностью. Его творческого мышления не хватало даже на то, чтобы подняться до диалектического вывода, популярного в уголовных лагерях: "воровать – так миллион, а спать – так с королевой". Поэтому он сидел за штаны. Поэтому, уже сидя со мной в камере, он фантазировал о том, как после освобождения будет скупать икру у прикаспийских рыбаков и спекулировать ею в Ленинграде. Конечно, по сравнению с кражей штанов, спекуляция паюсной икрой была шагом вперед, но небольшим.
Сидеть с Костей Зубатовым было никак. Я почти не ощущал его присутствия в камере. И меня это устраивало: ничто не мешало мне учить языки. Но всему хорошему, как и всему плохому, рано или поздно приходит конец.
С некоторого времени я обратил внимание на то, что Костя начал смотреть на меня как-то странно. Сидя за тумбочкой, я чувствовал, что не могу сосредоточиться, что-то мешает мне. Иногда, задремывая, я просыпался от того же чувства. Каждый раз я ловил на себе сверлящий Костин взгляд, и он моментально отводил его, как только я поворачивался к нему лицом. Наконец, однажды нарыв прорвался.
– Я вспомнил, где я тебя видел, – сказал он, слезая с койки. – Ты мент, капитан. Я видел тебя в ментовской форме в Кировском райотделе милиции. Только там ты допрашивал других, а здесь ты как будто бы сидишь…
Костя начал бегать по камере, разогревая себя больше и больше. Как мне показалось, он начал переходить границы. – Вот что. Костя, сказал я, продолжая лежать, – работал я в милиции или не работал, сейчас это неважно. Важно то, что ты должен заткнуться. Сейчас я лежу, а ты стоишь. Если я встану – ты ляжешь.
Ясно было, что вдвоем больше нам не ужиться. Один должен был уйти. Костя был меньше меня, худощавее и просто слабее. Он подошел к двери и нажал на кнопку вызова надзирателя.
Я вновь остался один. Очередная эпопея закончилась. Странно только, что из тысяч возможных комбинаций случай выбрал именно эту и свел в тюремной камере Большого дома двух людей, бывших когда-то по разные стороны баррикады.
ДУШ
Известный русский юморист Михаил Зощенко написал как-то юмористический рассказ под названием "Баня". Я мог бы попробовать сделать то же, но это был бы грустный рассказ.
Нас должны были водить в баню раз в десять дней. И нас водили в баню раз в десять дней. В условиях серого, однообразного, бессуетного существования после окончания следствия баня была событием, которого жаждали. Банный день был лучом света в кромешной тьме и давал надежду в сумятице случайно увидеть или услышать кого-нибудь из ребят. Но между помывкой еще не арестованного и уже арестованного советского человека существуют, как говорят в Одессе, две большие разницы. Из-за этих-то двух больших разниц и не написать мне смешной рассказ о помывке в бане.
