На афганской войне бывало так: Господи, верую и тем спасен – и: спаси, Господи, уверую! Разница здесь невелика: вера – дар Божий, и никому в нем не отказано. Если отвергали, то по невежеству! Но война – время думать.
Если вас заставляют с отрочества поднимать на смех все, связанное с Богом, убеждают, что религия – опиум народов, мракобесие (!), то поневоле вера природная, заложенная в душе с рождения, таится в глубине души, избегая грязи. Вот потому и не рассуждали особо о Боге открыто. Так, осторожно: «Ну, братаны, Бог не Бог, а что-то же есть, коль вот так повезло?» Словом, не хуже афинян, которые ставили кумирню «неизвестному богу».
Все, кто был на войне, по прошествии лет пришли к Создателю. И нет ничего странного, что путь этот начинался там, где, в малодушии, впору было проклясть самое святое. Кто знал войну, верит и проклиная Бога. Не-сущее не отвергают!
Не следует также корить ветеранов в попоедстве и пренебрежении традициями. Это потому, что официальная церковь часто напоминает им политические органы, особенно когда подпевает власти. Той самой, хер (букву крестовидную) положившую на ветеранов. Это рационально: часто после войн власть меняется, зачем ей платить сполна по долгам предшественников? Да и невозможно это, поскольку война еще та блондинка!
«Понял, что есть Бог. Молитву мать дала еще по призыву. А понял, когда в ноге две дырки – а еще и стрелял, и ползал, ребят поил из фляжки, пока «духов» отогнали. Значит, решил Он, чтобы я жил. Обычно от таких ран, в бедро, умирали».
«Верил. Просил, чтобы самому и другим беды не было. Молитву перед выходом на боевые читал в уме. Были, кто верил, кто не верил, всякие. А разговоров о Боге особо не вели. Пару раз, правда, слышал, после боевых, мол, все же что-то такое есть, потому что если бы не было, то и не рассуждать бы нам сейчас».
«Когда в упор мочат, всему начинаешь верить, а когда выйдешь с переделки, хохот разбирает – это уже крыша едет на определенное время».
«Носил «живый в помощи». И точно знал, что те, за кого молятся дома, – в большей безопасности. Только и самому надо человеком оставаться».
«Обращался, когда припекало. Потом стыдно было, что вот, жареный петух клюнул, и вспомнил о Боге. Теперь понимаю: этот стыд от всякой грязи спасал. Короче, от грехов. Молитву носил, Евангелие карманное – слева, во внутреннем кармане. Правда, был один соблазн: казалось мне, что, вот, потому что я Бога молю, то и другим от этого удача. Вот где гордыня накатила! А ведь было уже за тридцать! Одно могу сказать точно: о Боге в то время не рассуждали. Носишь крестик – носи. Молитва или «тумор» (ладанка с кораническим текстом у мусульман) у каждого почти».
