— Говорил я тебе, Наташечка, что ты встретишь хороших людей… Свет ведь велик, — возражал Николай Васильевич и радостно улыбался и тоже оживился.
— И всему причина вы, дядя Коля… все лучшее в моей жизни от вас… Вы нашли, устроили, просили…
Тетка и Липа никогда не принимали участия в этих разговорах и жили особняком.
— А вы выглядите плохо, дядя Коля… Отчего так похудели? — вдруг встревожилась Наташа и сжала руки дяди…
— Прихварываю все… Ничего, Наташечка. Это от старости. Старики все хворают. Вот я теперь спокоен, что тебе хорошо… Поправлюсь.
— Лечитесь, дядя Коля, миленький… Возьмите, у меня есть немного денег. Пожалуйста, лечитесь, — просила Наташа.
Наташе казалось, что ее жизнь началась снова. В чужую, незнакомую семью она рвалась, как на праздник… Она боялась пропустить хоть день. Жизнь чужих людей становилась ей с каждым днем интереснее и ближе.
Ольга Петровна работала для других, Лидочка и Володя учились, но и их тоже захватывали общественные интересы. Лидочка писала какие-то лекции, а Володя издавал в гимназии журнал «Аэролит». После того, как Наташа шила ему белье, он перестал ее дичиться и приходя из гимназии, заходил в комнату портнихи и Рассказывал ей гимназические новости. Наташа живо всем интересовалась и скоро знала по фамилиям всех учеников и учителей мальчика. Иногда мальчик читал девушке свои стихи, которые он готовил в «Аэролит», и она находила их превосходными, а автор был очень рад, найдя такую внимательную слушательницу.
Степан Григорьевич изо всей семьи был угрюмее и молчаливее других. Он очень много занимался. Но, когда он начинал по вечерам говорить с матерью, с сестрой или иногда начинал спорить с товарищами, то Наташа рядом в комнате слушала, затаив дыхание… Он говорил так горячо, убежденно о том, что все должны быть равны, что люди должны помогать друг другу, что в любимом труде — огромное наслаждение, и многое другое, что девушка понимала смутно, но что ей казалось справедливым, прекрасным.
Портниха, рядом в комнате сидя, склонившись над работой, постукивая машинкой, жила сердцем и мыслями со всеми членами семьи. Большие наблюдательные глаза Наташи следили за всеми; умная головка, привыкшая думать, — все запомнила. Обо всем хотела бы расспросить Наташа, и она желала ответов… Но говорить она не смела, не решалась.
Степан Григорьевич никогда не разговаривал с Наташей и при встречах как-то быстро кланялся и краснел. Наташа тоже вспыхивала, как зарево. «Изо всей семьи он один такой, гордый, — думала девушка. — С барышнями своего круга он разговаривает, а ко мне относится с презрением». И это отношение огорчало девушку.
